— Из-за нее его жизнь пошла прахом. Из-за нее он уехал в эту проклятую глушь. Из-за нее торчал там.
— Из-за нее? — спросил Розенбаум.
— Ну да. Иначе зачем бы ему торчать там, при его-то известности?
— А что, если именно его известность тому причиной? — сказал Розенбаум.
— Я не вполне вас понимаю.
— Неважно.
— Вы были добры к нему, — сказал Чарльз.
— А он ко мне, — сказал Розенбаум. И засмеялся: — Для меня это честь. С ним я путешествовал вокруг света, во времени и пространстве. Узнал о вещах, о которых мне никогда бы не узнать.
— Да, да. Он — захватывающий рассказчик.
— Но иметь такого отца, наверное, нелегко?
— Немыслимо. В чем я мог бы его превзойти, когда он все превзошел? Если я играл в крикет, то он был капитаном английской сборной. Если я играл в футбол, то он участвовал в розыгрыше кубка. Если я получал стипендию, то он получал стипендию почище. Если знать заранее, что до него не дотянуться, наверное, жить было бы легче.
— Я, пожалуй, не стал бы ему завидовать, — сказал Розенбаум.
— Чего не было, того не было. Никогда ему не завидовал.
Через десять дней Грей вернулся. Постучал в дверь Розенбаума.
— Как насчет того, чтобы спуститься?
В окружении своих сувениров он снова впал в эйфорию, рассказывал — это была одна из его излюбленных тем — о Сингхи, родовитом индийце, его товарище, наставнике, бэтсмене, воине; об охоте на пантер, пограничных стычках, первых всеанглийских и суссекских соревнованиях по крикету; о странной интермедии на женевском озере.[27]
— Лига Наций. Я был его[28] секретарем.
— Англия и Индия, — сказал Розенбаум. — Диковатый симбиоз.
— Вовсе нет, — сказал Грей. — Мы пришлись друг другу по душе. Уважали друг друга.
И вот фотография с Гитлером, вгрызавшаяся, как термит, врезавшаяся в память, погнала его в газетный архив Би-би-си, к пожелтевшим вырезкам — интервью, воспоминаниям.
Он не понимал. Да и как он мог понять? Никто из них не понимал. Тем не менее термит все грыз и грыз.
— Гитлер… — начал он как-то вечером.
— Это же было в 1934 году, — веско прервал его Грей.
— То же самое вы говорили и в 1939-м. Я читал вашу статью «Гитлер хочет мира».
— Я так думал, — сказал Грей. — И не я один.
— И это после Бухенвальда! — сказал Розенбаум. — После Хрустальной ночи! После того как они заставляли евреев вручную скрести венские улицы.
— Что мы знали об этом? — спросил Грей.
— А вы и не хотели ничего знать. Вы проглотили все: «Пророк, объединяющий страну с пылом и страстью Магомета!»
