– Я думал, вы на моей стороне, – сказал я горько.
– Я на вашей стороне, – сказал сосед Леонид Ильич, – но вы, как я понимаю, человек, склонный к рефлексии. К сюжетным построениям.
И к тому же с обостренной душевной чувствительностью.
– Душевнобольной? – подсказал я.
– Нет, что вы. Просто склонный везде усматривать сложные сюжетные конструкции. Вот я и заглянул, поговорил с девочкой.
– И?
– Будьте к ней снисходительны. Она несчастна.
– Эта хабалка? – Я задохнулся от возмущения.
– Недочка? Несчастна и делает несчастными всех вокруг. В отместку. Так бывает.
– Ее зовут Люся, – сказал я, – и она врет. Они все время врут. Оба.
– Ее не зовут Люся, – сказал сосед Леонид Ильич, – и она не врет. Что до него – не знаю. Я его не видел. Но вы зря так беспокоитесь. Не думаю, что здесь какой-то заговор против вас. Ряд совпадений, знаете, бывают такие совпадения, странные… Что-то вроде причинно-следственных завихрений, есть какая-то теория, резонанса, что ли.
– Либо причинно-следственная связь есть, либо ее нет, – сказал я твердо. Выпитое виски висело в желудке плотным огненным шаром. – Если ее нет, то и реальности нет. А есть какое-то дерьмо, которое над всеми нами издевается.
– Я помню, это у вас такой конек, насчет реальности. Но не нужно так уж радикально, – укорил он. – Реальность есть. Вот мы стоим, разговариваем. Это реальность. В общем, спокойной ночи. И будьте с ней поласковей, с девочкой. Совершенно одна, в чужом городе…
– Да-да, беззащитная крошка…
– Нет, не беззащитная. И не крошка. Тем не менее.
И он стал спускаться с крыльца.
– Если со мной что-то случится, – сказал я ему в спину, – подумайте, как распорядиться письмом.
Он обернулся. Я увидел, что он сильно сутулится. Он всегда так сутулился? Я не помнил.
– Умоляю, – сказал он, – ну что с вами может случиться? При той замкнутой, совершенно скудной, однообразной жизни, которую вы ведете? Только хорошее.
Он шел по темной дорожке к своему темному дому, я стоял на крыльце своего освещенного дома и боялся туда возвращаться.
Деревья гремели мертвой цинковой листвой.
Рогнеда в окне исчезла из виду, и тут же из приоткрывшейся двери выпала узкая полоса света.
– Злишься, – сказала она, высунувшись в темный воздух, – а чего? Ты же делаешь успехи. Вон целую тарелку салата навернул и даже не подавился. Завтра пойдем тебя одевать, в сток пойдем, шиковать не будем, эти уроды все равно ничего не поймут. Тут есть какой-нибудь сток?
– Тут есть секонд, – я глубоко вдохнул сырой воздух и вернулся в дом, – на Южном рынке. Хорошие добротные вещи, английские большей частью. Я там отовариваюсь обычно.
