— Если ты этого хочешь… — медленно произнес Филипп и слегка пожал плечами, всем видом выражая полное безразличие. — В любом случае я готов определить тебе солидное содержание. Я понял по твоему рассказу, что ты сама способна прокормить себя, но по моей вине ты потеряла работу и квартиру. Мне не хочется, чтобы ты жила на грошовую зарплату и ютилась в какой-нибудь убогой комнате.
Мишель восприняла его слова как пощечину. Увесистую оплеуху. Держать себя в руках становилось все трудней. Она гордо вскинула голову и твердо сказала:
— Тогда я пойду собираться. Заночую в Батон-Руж и оттуда первым рейсом вылечу в Спрингфилд.
Она направилась к лестнице, но застыла на месте, когда услышала за спиной внезапно охрипший голос Филиппа:
— Скажи мне, когда будешь готова, я отвезу тебя.
Мишель не обернулась, чтобы он не увидел ее слез, безостановочно катившихся из глаз.
— Спасибо, но я предпочла бы общество Джона. Будь добр, предупреди его, что я буду готова через двадцать минут.
Солнце садилось за горизонт, в долине залегли густые тени, парочка орланов кружила в вышине безоблачного неба, синева которого приобрела аметистовый оттенок.
Филипп спешился и передал поводья взмыленного скакуна младшему конюху, выскочившему к нему навстречу из каменного здания конюшни.
Подбитые подковками каблуки сапог для верховой езды выбивали искры из булыжника, которым был вымощен хозяйственный двор, пока Филипп пересекал его, стряхивая пыль с рукавов своего длиннополого сюртука.
Прошел месяц, с тех пор как уехала Мишель, но все продолжало валиться у него из рук и ничего не помогало. Ни долгие часы изнурительной физической работы в усадьбе, ни частый холодный душ, ни суровые и длинные разговоры с самим собой, когда он пытался уговорить себя: дескать, что с возу упало, то пропало и надо жить дальше, и тому подобные расхожие истины. Что-то умерло в нем после второго ухода жены. Только врожденная гордость помешала ему броситься следом за ней вверх по лестнице, которую он теперь видеть не мог спокойно, чтобы вымолить у нее прощение и удержать во что бы то ни стало.
Первый отъезд Мишель он пережил тяжело, но на этот раз было еще тяжелее. Он сам предложил ей уехать, и, вопреки всем его надеждам, она приняла его предложение.
А что ему оставалось делать? Должен же он был как-то выбираться из того позорного положения, в которое сам поставил себя, прибегнув к шантажу. Не мог же он силой заставить ее остаться и тем усугубить свое бесчестье? Немыслимо! Он и так уже это проделал. Хотя вначале эта идея показалась ему вполне разумной. Трехмесячная уединенная жизнь вдвоем давала им возможность заново узнать друг друга, ему — доказать Мишель, что он может стать хорошим мужем, а не тем жалким подобием мужа, каким он оказался после их свадьбы. В те первые два года их совместной жизни он вел себя как обидчивый и заносчивый идиот. Гордыня не позволила ему просто поинтересоваться, почему она смотрит на него такими испуганными глазами, стоит лишь ему приблизиться к ней.
