Он знал, что раздражает ее своими расспросами, но продолжал поддразнивать.
— Наверное, уже видит себя в шотландской юбке. Все американцы обожают переодевания.
— Глупейшее обобщение.
На этот раз в ее голосе был слышен металл. Оливер понял, что она на стороне нового гостя. Он вылез из ванны, обернулся полотенцем и вышел в спальню, где встретился в зеркале с настороженным взглядом голубых глаз Виктории.
— Какие умные слова ты знаешь.
— Просто он совсем не такой американец.
— А какой же?
— Не знаю. — Она положила расческу и взяла кисточку для ресниц. — Я ничего о нем не знаю.
— А я знаю. Я поговорил с Эллен, пока она купала Томаса. Если найти к ней подход, открывается кладезь пикантных сплетен. Выяснилось, что отец Джона Данбита женился на богатой наследнице. А теперь Джону навязывают Бенхойл. Как говорится, тому, у кого все есть, да прибудет. Он родился с серебряной ложкой во рту и с тех пор ее оттуда не вынимает.
Все еще в полотенце, он начал бродить по комнате, оставляя на ковре мокрые следы.
— Что ты ищешь?
— Сигареты.
Тому, у кого все есть, да прибудет. Родди предложил Оливеру сигару. Тот откинулся на стуле и сквозь клубы дыма, прищурив глаза, стал наблюдать за Джоном Данбитом. Он видел перед собой темные глаза, крупные черты загорелого лица, коротко стриженные черные волосы. Оливер решил для себя, что он похож на баснословно богатого молодого араба, совсем недавно сменившего джеллабу на европейский костюм. Сравнение доставило ему удовольствие. Он улыбнулся. Джон взглянул на улыбающегося Оливера, но, хотя в его лице не было враждебности, не улыбнулся в ответ.
— Как насчет нефти?
— Нефть, нефть! — Родди походил на Генри Ирвина, декламирующего: «Колокола, колокола!»
— Ты считаешь, она принадлежит Шотландии?
— Так считают националисты.
— А как насчет миллионов, которые вложили британские и американские частные компании в еще не открытые месторождения? Если бы не они, нефть все еще находилась бы на дне Северного моря, и никто бы об этом не знал.
— Говорят, то же самое произошло на Ближнем Востоке…
Их голоса становились все тише и тише. Слов уже не разобрать.
На смену их голосам пришли другие, настоящие. Послышался голос девушки, обиженный и рассерженный.
— И куда ты собираешься?
— В Лондон. Искать работу.
— А чем тебе не нравится Пенистоун? Чем хуже работа в Хаддерсфильде?
— Мам, только не такая работа. Я хочу стать моделью.
— Ну да, моделью — разгуливать по улицам почти голой.
— Это моя жизнь.
