— Да ладно уж, ешь сама.
— Бери, бери, Ивашка, мне одной хватит. У меня зубы от конфет болят.
— Ха, если не хочешь, то я возьму. А ягоды ешь, я ещё завтра принесу.
Запихивая в рот конфету, он удалился. В дверях столкнулся с матерью, та мигом всё поняла.
— Ах ты нахал. Охламон проклятый! Чтоб тя разорвало! От кого отнял? Как тебе не стыдно, дубина ты стоеросовая, — накинулась на него Елизавета Петровна, но он её уже не слышал, его проворные ноги неслись быстрее зайца. В подобных случаях главное — дать вовремя стрекача.
— А ты-то что смотрела, хавронья? Зачем ты ему отдала, обжоре ненасытному? — выговаривала она Аринке. Но, увидев корзинку с ягодами, смягчилась. Для виду ещё поворчала немножко, а потом сказала: — Я тебе сейчас сметанки принесу, вот с ягодами и поешь. И то пользы больше будет, а он пусть только придёт, я ему задам.
— Мам, я сама ему дала, не ругай его. Он завтра мне ещё ягод принесёт. Он ни одной ягодки не съел, всё мне отдал.
— И то правда, — успокоилась Елизавета Петровна, — ему конфеты, а тебе ягоды. Ладно, бог с ним, чтоб его разорвало.
Надоело Аринке болеть. Не могла она лежать спокойно, зная, что вся её семья надрывается в работе. Ей нужно обязательно быть вместе с ними. Она лежала и терзалась: а как там Забава? А как там в огороде, не роют ли куры гряды? А как сено, не надо ли его пошевелить? Её всё время подмывало встать, бежать, самой до всего досмотреться.
Она знала с рождения, что труд для человека так же необходим, как воздух и вода. Симон часто говорил: «Только мёртвый может ничего не делать, а если живой ничего не делает, то он тоже мертвец». Как же можно жить, ничего не делая? Для Аринки это было непостижимо.
И вот наконец пришёл долгожданный день. После долгого лежания в постели ей разрешили встать. Распеленали её как младенца, смазали гусиным жиром уже подсохшие ссадины и ранки.
— На больном теле всё заживает еле-еле, а коль здоров живот, то всё быстро заживёт, — приговаривала Елизавета Петровна, поворачивая Аринку и оглядывая её со всех сторон. «И до чего ж худа моя худоба», — мысленно сетовала она.
Вырвавшись из мамкиных рук, Аринка, как застоявшийся конь, во весь опор сиганула на улицу. До смерти ей надоела мягкая перина, лоскутковое одеяло, полумрак, а главное, ничегонеделание. День тянулся нестерпимо долго и тоскливо. Выскочив на крыльцо, она зажмурилась от ярких лучей солнца. Здравствуй, солнышко! Как она давно его не видела, и оно обняло её со всех сторон тёплыми лучами. Оглядев всё вокруг, она ударилась в огород. Надо было срочно увидеть Данилку и всё рассказать ему, да заодно и дать ему хороший нагоняй, что ни разу не пришёл к ней, когда болела и томилась в тоскливом одиночестве. Аринку распирало от нетерпения выговориться наконец. Столько накопилось, кому же и сказать, как не Данилке. На горке у гумна Аринка три раза свистнула, это был условный знак для Данилки. И тут же через раздвинутый частокол просунулась его лохматая голова.
