Но когда дети заболевали, тут щедрость её материнской любви не знала предела. Она ночами сидела у их постели, страдая и мучаясь их болью и готовая все их болезни перенести сама. Вот и сейчас: то, что произошло с Аринкой, тяжёлым камнем легло ей на совесть. Она терзалась и кляла себя, зачем послала её, а не пошла сама. Аринкины кровоподтёки и синяки вызывали в ней огромную жалость и муку. Она страдала, глядя на свою Аринку, такую худенькую и совсем ещё маленькую девочку.
Положив свою шершавую ладонь на голову Аринки, она озабоченно спрашивала:
— Головушка не болит? Не тошнит? Ладони не жжёт? Не хочешь ли чего?
— Чего-то хочу, но сама не знаю чего, — привередничала больная, чувствуя, что сейчас она имеет полное право на это и этим надо воспользоваться. Потом такого случая не подвернётся.
— Может быть, компотика сварить? Или кашки манной с малиновым соком?
— Хочу сладкого, но каши и компота не хочу, — говорила Аринка, рассчитывая на догадливость матери. Та, не говоря ни слова, направилась в чулан, долго там бренчала тазами и вёдрами. Не так просто было достать спрятанные конфеты. А прятать их приходилось из-за этого прохвоста Ивашки. Любил он их безмерно и есть мог целый день. Елизавета Петровна всегда припрятывала для себя (любила после бани попить чаю с конфетами), но этот сладкоежка, Ивашка, не мог найти себе покоя до тех пор, пока не найдёт их и не съест. Поэтому Елизавете Петровне приходилось прятать в такие места, что порой и сама не находила.
Но вот заветные конфеты в руках у Аринки, целых три! Большие, в красивых серебряных обёртках. Она уже ощутила их вкус во рту, но есть медлила, желая продлить удовольствие. Но вдруг, откуда ни возьмись, словно из-под пола, как нечистая сила, вырос перед ней Ивашка. Держался он невозмутимо: вот шёл мимо и зашёл, на конфеты Аринки не обращал никакого внимания, делал вид, что его интересует совсем другое и он занят своими мыслями.
Но уговор есть уговор, Аринка не может его нарушить, и как только Елизавета Петровна вышла во двор, Ивашка птицей подлетел к Аринке. Та дала ему одну конфетку, но он бессовестно взорвался:
— Ха, ишь ты какая! Себе две, а мне одну? Хитрющая, крыса! — но, вспомнив, что Аринка больная, тут же успокоился. — Ладно, мне и одной хватит, — миролюбиво согласился он.
Проглотив свою конфетку в мгновение ока, Ивашка уставился на Аринкины, словно кот на воробья. Он смотрел не моргая, облизывая губы, Аринка видела, как он страдает, и, подумав, отдала ему вторую конфету. Ивашка замер, он не верил своим глазам, но где-то в глубине его бессовестной душонки вдруг заговорило что-то похожее на совесть. Он затряс головой, мучительно выдавил из себя:
