— Жива аль нет? Где ты там?
— Жива. Тут я, — с дрожью в голосе ответила Аринка и кое-как поднялась на ноги. Незнакомый дед с большим красным носом и с жиденькой седой бородёнкой протянул ей руку, помог вылезти из ямы.
— И пошто ты, дурёха, его держала? Да пропади он пропадом, куды б он делся, язви его, бестия непутёвая, — выговаривал старик, освобождая Аринкину руку от верёвки. — Эк тебя разукрасило, деваха, этак можно было и без головы остаться. Силён чертяга, сам еле-еле удержал его. Прямо-таки дикий жеребчик!..
— А где он, дедушка? — вспомнив о Резвом, вдруг спросила Аринка.
— Да куды ж он денется?! Я отстегнул карабин и отпустил его, пусть набесится. Вон гляди, что разуделывает, мазурик, язви его. — Тут дед, даже зло настроенный на Резвого, залюбовался им. — Хороший конь будет. Вишь выкобенивается перед моей старушкой.
А Резвый буквально плясал вокруг «старушки»-лошади. Она стояла тихо, опустив свою большую голову с глубокими впадинами над глазами. Она равнодушно смотрела на выкрутасы молодого отпрыска. Резвому хотелось играть, он как бы приглашал её: отскочит в сторону, выгнет шею и косит на неё свой огненный глаз, потом взбрыкнёт и несётся как одержимый, держа по ветру хвост. Но вдруг резко остановится и замрёт как вкопанный, визгливым, ещё не окрепшим голоском заржёт и опять несётся обратно. Встав перед ней на дыбы, выкинув тонкие длинные ноги, точёные как стрелы, он волчком крутился вокруг неё. Все мускулы налиты были силой и здоровьем, каждая жилка трепетала.
— Ну хватит, побесился и буде, язви тя, — ворчал дед, хватая Резвого под уздцы. Тот почувствовал, что попался, строптиво заплясал всеми четырьмя ногами, зло замотал головой и попытался укусить деда.
— Но, но, не балуй у меня, язви тя. Што делать-то с ним? С собой брать али здесь оставить? — спросил он у Аринки.
— Здесь оставим, дедушка, только надо привязать его за кол.
— Ну знамо, што привязать, пойдём, идол, язви тя. — И, взяв Резвого за уздцы под самую морду, повёл на полосу. Тот немножко поартачился, но, почувствовав сильную мужскую руку, успокоился и пошёл, побеждённый, но непокорённый.
Когда телега тронулась, Резвый опять заметался, стал поддавать задом, рысью носиться вкруговую.
— Надо ему пробег устраивать, застоялся он. Ноги крепше будут. А ты чья ж будешь-то? — спросил дед, оглядывая Аринку и сочувственно прищёлкивая языком. — Ох и досталось тебе. А ты крепкая, не плачешь. Чья ты?
— Я Симона Епифаныча дочка. Аринкой меня звать.
