— Тётя Маша, ничего нету, тятя всё, подчистую выпил, во, глядите! — И Аринка опрокинула горшок кверху дном.
— Ох, лихо мне, взяла я свой-то квас, да опрокинула, растяпа, всё до капельки вылила, — огорчённо сказала Марья и пошла прочь к своему брошенному серпу. Аринка почувствовала себя неловко, словно она обидела Марью. Аринка уже знала, что это такое — жажда в зной на жатве, и ей хотелось помочь тёте Маше, этой разнесчастной женщине, как её называли в деревне. Год назад утонул у неё муж в реке. И осталась Марья с двумя малыми детьми. Четырёхгодовалый Женька и шести лет Ванька. Когда Марья спала, никто не видел. Ночью она пахала, рано утром косила, днём жала, вечером скотину убирала, грядки полола, поливала, детей мыла да кормила. Даже в воскресенье Марья не отдыхала. Когда-то она была здоровой, румяной, весёлой. И хоть росла сиротой и по людям скиталась, а не унывала, первой плясуньей и певуньей была.
Горе, как глыба, навалилось на Марью, она похудела, почернела, глаза её ввалились, и в них застыло такое отчаяние и беспросветная тоска, что глядеть на неё страшно было. Удел свой она несла молча. Ни у кого ничего не просила, никому не жаловалась. Она знала: никто не поможет, каждому самому до себя. Спасенье своё видела в руках своих и потому работала и работала от зари до зари. Но когда её покидали силы и она чувствовала, что жить ей становится невмоготу, она предавалась безумному отчаянию. Она бросалась на землю, распластав измученные руки, начинала голосить. Слёзы в три ручья лились у неё из глаз и капали на траву или жнивьё. Голосила она истошно, надрывно, из самого нутра выплёскивалось её великое горе, её тоска и одиночество.
— Ой, горемычная я да разнесчастная, — причитала она, — ой, да на кого ты меня оставил, мой Макарушка, муженёк мой хороший. Видишь ли ты, как я маюсь, горемычная, как я измучилась вся, ох, тошнёхонько мне. Дети мои брошены, не кормлены, не поены. Да не чёрт ли нёс тебя в эту реку глубокую, да будь она трижды проклята, окаянная, что унесла кормильца от своих детушек, а меня лишила мужа верного, мужа хорошего. Ой тошно мне, ой лихо мне...
Люди останавливались, качали головами и молча проходили мимо. «Когда баба воет, трогать её нельзя, со слезами у неё всё горе выходит, и наступает потом облегчение», — говорили они.
И действительно, наплакавшись, напричитавшись, Марья Макариха умолкала, поспешно вытирала головным платком мокрое от слёз лицо и как ни в чём не бывало набрасывалась на работу с ещё большим рвением. Аринка всё это знала, и ей хотелось хоть чем-то помочь Марье Макарихе. Прибежав домой, она нацедила квасу полный кувшин и со всех ног бросилась в поле к Марье. Застала она Марью в момент её причитания. У Аринки защекотало в носу, в пору самой расплакаться.
