Любовь Ивановна лежала в крошечной палате одна.
Николай с трудом узнал в этой маленькой ссохшейся женщине полнокровную тетю Любу. Сквозь редкие седые волосы просвечивала кожа. Дышала больная неровно, словно внутри неё работал неисправный механизм. У противоположной стены стояла ещё одна кровать. Она была пустая.
Вера, обняв мать, перевела взгляд на незанятую койку.
— Ночью… вынесли, — хрипло вымолвила тетя Люба.
Вера все поняла правильно и отвернулась: умерла, значит, соседка. Скоро и мать…
Любовь Ивановна, видя, как Николай выгружает из авоськи апельсины, покачала головой.
— Нельзя мне цитрусовые. Верочка, почему ты не сказала?
— Я говорила, только он не послушался.
— Посади меня повыше, — попросила Любовь Ивановна дочь.
Николай бросился помогать Вере. Вдвоем они легко приподняли невесомое тело больной и усадили на подушки. Он почувствовал, что руки Веры дрожали.
— А теперь оставь нас вдвоем, — приказала Любовь Ивановна.
Вера послушно вышла из палаты, но перед этим тихо шепнула Николаю:
— Только недолго, она сознание может потерять от переутомления.
Першин смотрел на тонкие пожелтевшие руки тети Любы, безжизненно лежавшие поверх одеяла. Глазами старой больной женщины на него смотрела сама смерть.
— Сядь поближе, я кричать не могу.
Он придвинул стул ближе к постели.
— Давно Тамаре говорила, не послушалась меня, теперь вот помереть не могу спокойно, пока её волю не выполню. Тогда, на Выселках, ты нашел монеты, — начала говорить она. — Тринадцать штук. Тамара никому про это не сказала, только мне и тете Мане, твоей бабушке. Как же мать испугалась за тебя, сколько по врачам ходила, один Бог знает! Чего только не наслушалась от них! Сначала не хотела брать те монеты, говорила, нельзя, грех. А потом… Денег-то сколько на врачей извела!
Тетя Люба закашлялась, хрипло, с надрывом. Николай вскочил, хотел позвать кинуться за Верой, но больная остановила его.
— Подожди. Скажу сначала…
Она закрыла глаза и несколько минут лежала молча, словно собиралась с силами.
— Потом ей все-таки пришлось обменять часть золотых на деньги. Лечить тебя надо было.
— Знаю, — тихо сказал Николай.
— Ты нашел монеты? — взгляд Любови Ивановны уперся в него.
— Да. Совсем недавно. Семь штук.
— Правильно, и мать твоя так мне сказала, что всего семь монет осталось. Только дело не в этом.
Она говорила все тише и тише, он уже едва её слышал.
— Тяжко, подними меня повыше, — попросила она.
Николай осторожно, боясь сделать больно, усадил её повыше.
