Засмеялась и, еще смеясь, стала смотреть на свои пальцы. Он положил руку на одну из ее рук — тепло и робко. Было что-то грустное в этой ласке — здесь, в этой гулкой кофейне, что-то бессильно – нездешнее.
Но разговор все же выходил принужденным. О чем бы он не заговорил, все казалось ему как-то привычным, постоянным, неизбежным здесь. Не гладкие ли стены, или эти захватанные столы подсказывают ему слова? На минуту почудилось, что все в этой комнате говорят одно и то же, что то же самое говорилось здесь и вчера, и каждый день, и много лет назад. Стало жутко. Быть может, все это уже предопределено заранее, все – несвободно? Он посмотрел ей в глаза.
– А что, скажите, все мужчины похожи друг на друга? Говорят одно и тоже?
– Нет, нечему же… – Она не поняла его. Но когда он объяснил свою мысль, согласилась.
Что-то разбрасывала музыка — там оркестр на эстраде – в цветных, ненужных, балаганных костюмах. Никто не слушает его, но он бередит, он волнует что-то, и еще шумнее и возбужденнее становится в зеркальной, в бесстыдно-яркой зале…
Ее смущает, что он смотрит ей в лицо.
– Ну, что вы увидели? Какое же у меня лицо? — говорит она с легкой досадой.
– У вас, – и он посмотрел еще пристальный и серьезные, — у вас грустные, усталые и много знающие глаза, а губы чувственные и страстные. Ваши губы более молоды, чем глаза. Вы очень страстны?
– О, безумно. — И она засмеялась. Какой-то вызов и обещание слышались в этих словах, и это показалось неприятным.
Уже выпиты чашки шоколада, уже немного тягостно и как-то незачем долее сидеть.
– Хотите еще?
– Нет, нет, — говорит она словно с испугом и даже отодвигается от стола.
– Вы часто бываете в кофейне? — зачем-то спрашивает он.
Нет, не часто. Всегда с целью,— смеется она, отвечая на тайный, почувствованный ею вопрос.
И вот уже этот неизбежный разговор. Конечно, она любила, сильно любила, а он ее бросил; правда, он хотел ей помогать, но она прогнала его. Она гордая, она прогнала его. Нет, никогда бы она тогда не поверила, что это может для нее кончиться так.
Он смотрел на нее, стараясь понять, почему это кончилось так. Неужели же нет других исходов?
Слабый, он заговорил о себе, о своей любви, о собственной драме. Ведь и он любил, и он бросил.
– Но не все же женщины…
– Все, все… — перебивая его, чуть ли не кричит она в исступлении. – Все идут к тому же! – Он смотрит на нее с ужасом.
– Ах, вы были в Штутгарте? — через некоторое время переспрашивает он ее. – О, как радостный, сияющий сон вспоминается мне теперь моя заграничная жизнь, – отвечает он сам же. И опять всматривается в ее тонкие, подвижные, красивые руки. Как могло с ней все это случиться?… Вдруг чувствует в себе какую-то тихую усталость.
