С его стороны это было ошибкой. Надо было все лучше продумать. Если уж взял барышню за руки, то не следует говорить о том, что нужно куда-то идти, а следует по всем законам логики ее поцеловать. Но если бы он знал, как к этому подступиться. В следующий раз нужно спланировать все как следует. Он выпустил ее. Гвендолин тут же удалилась, бросив на ходу какую-то фразу, которая, видимо, не рассчитана была на понимание. Джон сделал для себя вывод: он слишком долго размышлял. Это то самое вредное «эхо», о котором говорил доктор Орм: он слишком долго вслушивался в отзвуки произнесенных чужих слов и тех, что собирался сказать сам. Кто по сто раз обдумывает свои формулировки, тому ни одной женщины не уломать.
К вечеру семейство Трэйллов отправилось на прогулку по узким сумеречным переулкам, заполненным перезвоном колоколов. Они поднялись на один из холмов, склоны которого были все застроены. Здесь, на открытом пространстве, эти незатейливые дома без всяких украшений выглядели как белые циферблаты новеньких часов — яркие пятна на фоне блекло-красной природы, растерявшей где-то всю свою зелень. Мистер Трэйлл рассказал о землетрясении, которое случилось здесь много лет тому назад. Гвендолин ушла вперед, и движения ее были исполнены необыкновенного изящества. Тело Джона, никак не считаясь с ним, своевольно отзывалось на все эти движения.
Но время было безвозвратно упущено, другого случая уже, наверное, не представится. Как это говорил отец: «Думать — это хорошо. Но не слишком долго, иначе предложение получит кто-нибудь другой». У того, кто отстает на целый круг, настоящее сжимается, превращаясь в тонкую линию, наподобие той, что отделяет сушу от моря. Быть может, ему стоит попытаться ловить нужные мгновения так же, как он ловил мяч: если вовремя сосредоточить взгляд на одной точке, то, едва настанет этот самый нужный момент, он поймает его, никуда тот не денется. Это вопрос тренировки!
— Скоро в Лиссабоне будут отмечать праздник Святого Марка, — рассказывал дальше мистер Трэйлл. — В этот день к священному алтарю приводят быка и кладут ему на голову, между рогами, Библию. Если он начинает брыкаться, значит, городу предстоят тяжелые времена. Если он стоит смирно, значит, все будет хорошо, и тогда его забивают.
Нельзя сказать, что Гвендолин держала себя совсем неприступно. По временам она все-таки бросала на него взгляды. Джон чувствовал: несмотря на всю ее нетерпеливость, которую она почему-то себе усвоила, ей присуще какое-то особое, чисто женское терпение, которого Джон пока еще не понимал. Если бы он был настоящим моряком и к тому же еще храбрецом, Гвендолин наверняка уделила бы ему гораздо больше времени и внимания. Как будто в подтверждение этой его мысли со стороны Фоз-да-Теху грянул салют: палили пушки на стареньком трехпалубнике, им вторила береговая батарея. Гвендолин и море: пока это никак у него не совмещалось. Оно и понятно. Ведь известно, если пытаться сидеть на двух стульях, рискуешь приземлиться на мягкое место. Значит, сначала он станет офицером, потом пойдет защищать Англию, а потом уже познает женщину! Надо сначала победить Бонапарта, тогда и успеется, времени будет достаточно. Гвендолин дождется его и все покажет. А до того не имеет смысла проявлять свое отношение. К тому же корабль отправляется через два дня.
