— Чой-то мне фейс его знакомым кажется, — заметил он мимоходом. — По телеку, кажется, видал. Что с ним, Милка?
— Открытых переломов и ожогов нет, — прокомментировала женщина от дверей машины. — Скорее всего отравление и так, по мелочи, ушибы, ссадины… Давай, отправляйся в больницу. Тут только трупы остались.
— А ты?
— Трупы, Толик! С трупами ты мне не помощник…
Я снова попытался выбраться наружу, и меня снова толкнули назад, прочно усадили на сиденье. В голове застучали булыжники. Я схватился за виски, стиснул зубы, не желая кричать. Дверцы машины захлопнулись, загудела сирена. Мужчина в наморднике открыл глаза. Он смотрел на меня внимательно, запоминающе, и я пожалел, что не убил его сразу.
Мы поехали.
— Принимай, Машунь!
— Давай, шевелись! Куда его, Толик?
— Этого — в ожоговый… этого — на рентген, сотрясение, возможно… Эй, парень! Парень, куда ты?
Я ушел. Вернее сказать, сбежал — от врачей, от человека, которого спас, чтобы забрать себе его куртку. От самого себя тоже пытался сбежать. Не получилось. Я метался по улицам, а дьяволенок внутри меня вздыхал горестно: «Я голоден! Ты не убил человека, и я остался без ужина!» Я старательно игнорировал его вздохи. «Отвечай: почему ты так со мной поступаешь?» «Ну пойми, какое удовольствие добивать раненого?» «Тебе, может, и никакого! Но я-то есть хочу!» «Заткнись!» «Сам заткнись!» «Ты! Ты!.. Ты — прожорливая маленькая мерзость!» «С кем поведешься!»
Идти становилось все трудней. Болели мышцы рук и спины, растянутые под тяжестью человеческого тела. В ушах гудело, а улица перед глазами норовила то разбежаться в разные стороны, то подпрыгнуть до уровня моего лица. Каждый следующий шаг давался тяжелее предыдущего, и в какой-то момент я осознал, что падаю. Падение, правда, удалось преобразить в изящное сползание по стене ближайшего дома, но факт оставался фактом: я упал, и подняться снова мне было не под силу.
Ветер, серый и злой, бил в лицо, протискивался под одежду, рвал каменную стену. Холода совсем не чувствовалось. Наверное, у меня начинался жар, и это было плохо, очень плохо, потому что с температурой, без еды и крыши над головой выжить в городе было невозможно. А тут еще этот звон — гулкий, мелодичный и полный боли, словно у кого-то рвалась из тела душа. Он заполнил меня изнутри, разрывая сердце, легкие, голову своей тяжестью. Продираясь сквозь пелену из гнева, страха и чужих слез, я искал глазами источник этой муки. И нашел.
