После отца к дедушке входит Брэм, потом с ним идет поговорить мама. Она принесла ему в подарок лист с его любимого дерева в питомнике. Она сорвала его вчера, поэтому края успели слегка загнуться и потемнеть, но середина по-прежнему ярко-зеленая. Она успела рассказать мне, пока Брэм спал, что дедушка просил устроить его Прощальный банкет в питомнике, на свежем воздухе, под голубым небом. Естественно, что его просьба была отклонена.
Наконец приходит моя очередь. Входя к дедушке, замечаю, что окна открыты. На улице совсем не прохладно, и ветерок несет в комнату жару. Однако скоро вечер, и станет холоднее.
— Мне хотелось ощутить движение воздуха, — объясняет дедушка, когда я усаживаюсь в кресло у его кровати.
Протягиваю ему подарок. Он благодарит и читает мое письмо.
— Хорошие слова, — говорит он. — Добрые чувства.
Я польщена, но чувствую, что он скажет что-то еще.
— Но ведь это не твои слова, Кассия, — говорит дед мягко.
Слезы застилают глаза; я смотрю вниз, на свои руки. Они, эти руки, не умеют писать. Почти все в нашем Обществе могут только пользоваться чужими словами, а писать не умеет никто. И чужие слова разочаровали дедушку. Лучше бы я принесла камень, как Брэм. Или вообще ничего. Лучше было прийти с пустыми руками, чем разочаровать его.
— У тебя есть твои собственные слова, Кассия, — говорит дедушка. — Я слышал некоторые из них, и они прекрасны. Ты уже сделала мне подарок, навещая меня чаще других. И мне все равно дорого это письмо, потому что оно от тебя. Я не хочу ранить твои чувства. Я только хочу, чтобы ты верила своим собственным словам. Ты понимаешь?
Я поднимаю глаза, встречаю его взгляд и киваю, потому что он хочет от меня понимания, и я могу принести ему этот дар, даже если не нашла единственно нужных слов в письме. А потом, вспомнив о том дне, когда из окна поезда видела «снег» в июне, я вынимаю из кармана платья маленькое семечко в венке из хлопковой ваты и протягиваю его дедушке.
— О! — произносит он, поднося руку к лицу, чтобы лучше рассмотреть семечко. — Спасибо, дорогая. Посмотри, это последнее облачко счастья.
Теперь я думаю: не означает ли эта реплика начало ухода дедушки. Что он имеет в виду? Смотрю на дверь. Не позвать ли родителей?
— Я старый лицемер, — говорит вдруг дедушка, и в глазах его снова появляется озорной блеск. — То учил тебя находить собственные слова, а теперь хочу попросить позаботиться о чужих. Дай взглянуть на твой медальон.
С удивлением протягиваю ему медальон. Он кладет его на ладонь, стучит по крышке ногтем, что-то поворачивает. И вдруг медальон открывается, и я с ужасом вижу, что из него выпадает листок бумаги. Я сразу вижу, что бумага старая — плотная и кремового цвета; не такая гладкая и белая, как те рулоны, которые выходят из наших портов и скрайбов.
