- Почему тебя не пристрелили тогда?
- Я, сынок, по женской части шуровал, а чтобы стрелять... И комендант тоже был вполне приличный немец. Ганс Клейн - что значит "маленький", а на самом деле не мужчина - статуй. И всегда при нем были девочки. Слышал о немецких овчарках? Так даже француженка была, возил как-то. Шарман! А полячки...
- Сволочи вы!
- Именно так, ты меня верно понял. Но была великая война стран и народов, а мы - я, Клейн (его убили), овчарки, мы все малые песчинки под колесами. Вот и оскоромился. Прости меня, труса...
Папахен каялся, а в глазах светилась усмешка, Жогин приметил ее.
...Когда отец ушел, Петр успокаивал Жогина. Тому было стыдно: уши горели.
- Мой отец сволочь!
- Не ты его выбирал, мама выбрала. Значит, нашла и хорошее.
- Мы с ним убили маму.
- Кто мог ждать родильную горячку?
И легкая сухая рука брата погладила Жогина. Тот дернул плечом.
- Отстань! Чего я тебе!
- Да брось ты, - просил его Петр.
- Ты меня презирать должен.
- Ну, чего ты себя грызешь? Сам? Тяжело с тобой. Но очень нужен ты нам мне, и отцу, Надежде. Генка, вон, побаивается тебя.
- Я наследственный мерзавец! - кричал ему Жогин. - Я уйду к отцу, пусть будет стадо мерзавцев.
И быстро - дело привычное - свернул одежду, бросил в чемодан и ушел к отцу. Папахен, увидя его, возликовал, а новая его жена обеспокоилась, нестарая еще женщина, с деревенской доброй грубоватостью в лице и голосе. Жогин так и почувствовал - ее характер именно шершаво-теплый, как шинельное сукно.
- Тебе постелю на раскладушке, - сказала она Жогину, а сама живо накрыла на стол: колбаса, сало, грибы, капуста с маслом.
- Значит, родная кровь все-таки ближе? - говорил отец, осторожно разливая вино в три стакана. - Твое здоровье!
Он выпил, подвигал носом и стал закусывать.
Жогин смотрел на него и удивлялся: еще здоров, еще крепок в свои шестьдесят пять лет, он Петра переживет.
Проскрипит лет до ста, из госбюджета вытянет воз пенсионной деньги: такие живучи.
- Я не предатель, - втолковывал ему отец. - Я выполнял функцию амортизатора между немчурой и нашими.
...Утром Жогин вернулся к Петру. 20
У Жогина родилась нескончаемая тоска по огню - живому пламени. Здесь же, на планете, был только холодный огонь, фосфорический. Он тлел ночами.
И в ракете то же самое - холодный блеск шкал, мерцанье осветителей. Жогин порылся и нашел в запасе инструментов тяжелую выпуклую линзу. Тогда он вырвал листок из своей трепаной записнушки и устроил - в полдень - костерок на несколько секунд.
