— О да, конечно… еще бы!.. Протокол и так далее…
— Объясните. Свидетельские показания должны дать суду те уточнения, которые, естественно, не могут фигурировать в протоколе… Вы понимаете меня?..
— Очень понимаю.
— Вы свидетельствовали, что обвиняемый охотился в чужих владениях. При каких обстоятельствах это происходило? Припомните хорошенько, прежде чем отвечать.
— Так, это, значит, было десятого октября, в полдень по солнцу, у меня не было тогда часов с собой.
— Что вы говорите! Десятое октября было позавчера.
— Совершенно верно, позавчера. Так… тогда десятого сентября, быть может… Нет, нет, я был двадца…
— Протокол ваших показаний датирован девятнадцатым сентября.
— Э! Нет, я был двадцать второго.
Другой свидетель поднялся со своей скамейки и закричал:
— Это было девятнадцатого, господин судья, слово Рюффена! Люсьен увидел его первым, потому он и писал. Все не сложнее, чем назвать собаку.
— Выйдите к стойке, Рюффен. Предоставьте суду ваше изложение фактов.
Рюффен только и ждал этого распоряжения. Он вышел походкой охотника, колени вперед, бляха на его груди сверкала, как солнце, голова была закинута назад, грудь он выдвинул вперед, как нос корабля.
— Что с тобой, Люсьен? Ты потерял голову, мой сын? Припомни, как все оно было. Итак, утром ты позавтракал в кабачке «Денежная пробка» у матушки Элали, недаром ее пирог с кабанятиной славится на всю округу. Да что там говорить, у любого при виде этого пирога сразу слюнки текут.
— Ну конечно.
— Итак, это было девятнадцатого или в другой день?
— Девятнадцатого, если ты так хочешь.
— Вечером того же дня ты проиграл десять су в карты и ушел, ни с кем не попрощавшись.
— Еще бы, десять су в карты!
Судья перестал постукивать пальцами. Он нахмурил брови — в зале начинали раздаваться смешки.
— Тишина, или я прикажу освободить зал! На самом деле, перейдем к другому! Рюффен, вы мне кажетесь умнее другого свидетеля, расскажите, что вы видели.
— Это проще простого! Я возвращался бодрым шагом напрямик через перепутье в Понтю, и что же я вижу, черт возьми? Господина Катрелиса в хвосте своры, с ним его доезжачий Сан-Шагрен, известный всем вертопрах, и в поведении обоих незаметно ни малейшего уважения к наследию других. «Я вот тебе сейчас потрублю немножко, и ты лопнешь у меня от ругательств». Это я вам передаю, как выразился тогда Сан-Шагрен. Когда он трубит, это все знают, может рухнуть гумно…
— Что же протрубил он? — спросил прокурор. — Выгон или «улюлю»? Важная деталь.
