Тогда — небывалый случай! — старый артиллерист словно позавидовал пехоте: какие сильные и высокие чувства испытывает этот пехотный командир! В артиллерии такого в последнее время не случалось. Раньше, бывало, батарея вылетала карьером на открытую позицию, а теперь и на прямую наводку пушки ставили ночью, потаенно, без всякого эффекта...
Не отрываясь от бинокля, Буранов следил за пехотным командиром, пока он и его солдаты не скрылись во вражеской траншее, откуда донесся ни с чем не сравнимый шум, каким слышится издали многоголосое неистовое «ура».
Буранов вскоре узнал фамилию храброго офицера, это был Мизинцев, но видеть его больше не доводилось. И вот сейчас, через год, военная судьба снова свела их на одном маленьком участке фронта.
Полковник с интересом стал ждать результатов поиска Мизинцева, надеясь, что, может быть, прольется некоторый свет на тарунинские тайны.
Лейтенант Мизинцев был самый молодой из командиров рот, а возможно, и из всех офицеров в полку Сахарова. Он был, пожалуй, недостаточно солиден и серьезен, зато мог всю роту заразить храбростью. Еще будучи младшим лейтенантом и командуя взводом, Мизинцев прославился своей отвагой, доходившей до безрассудства. На фронте не всегда удается отличить храбрость от безрассудства. Бывает, что безрассудство, не имевшее гибельных последствий, почитается за храбрость, и, напротив, если храбрость по несчастной случайности приводит к гибели, ее считают безрассудством.
Так как Мизинцеву удивительно везло, то и самые бесшабашные поступки его сходили за славные дела. Не раз сам он совершал со своими разведчиками дерзкие ночные поиски и возвращался из логова врага цел и невредим.
Мизинцева любили и офицеры и солдаты и по-своему берегли. Офицеры называли его Мизинец, так же меж собой звали и солдаты. Иногда называли его даже Мизинчиком.
Обычно перед боем командир батальона капитан Шишкин делал лейтенанту Мизинцеву особое внушение: строго-настрого приказывал при атаке не вырываться вперед, а находиться, где предписано Боевым уставом. Лейтенант покорно выслушивал наставления, сокрушенно вздыхал и клялся не нарушать устав, не увлекаться. Черные цыганские глаза его при этом смотрели так грустно, будто он от любимой девушки отрекался. Даже комбат расстраивался от его несчастного вида. Сам командир батальона был не молод и не красив, и в пекло его никогда не тянуло, хоть и шел он туда смело, выполняя воинский долг.
Внушение комбата забывалось при первых же выстрелах, а когда начиналась атака, Мизинцев как-то незаметно, непроизвольно оказывался впереди всех.
