— Моя госпожа, меня зовут Уильям Фалконер. Думаю, у нас общая цель. Ты ищешь сына. Я тоже хотел бы найти Мартина и его друга Эйдо.
— Менахема. Его зовут Менахем, а не Мартин. Менахем Ле Веске.
Это было сказано с твердостью, граничившей с упрямством, и Уильям решил, что лучше не противоречить этой решительной женщине, проделавшей такой дальний путь, чтобы разыскать сына. К тому же он более, чем прежде, уверился, что лучшего союзника ему не сыскать. Сафира тоже поняла, что этот Уильям Фалконер поможет ей напасть на след Менахема. Если только они поделятся тем, что известно каждому.
— Меня зовут Сафира Ле Веске, и, думаю, я могу объяснить кое-что из сказанного несчастным мальчиком.
Заинтригованный Фалконер присел рядом с ней, и в сгущающейся тьме Сафира принялась просвещать его.
Брату Томасу между тем поручено было обыскать внешний двор монастыря. Это означало, что настоятель остался в тепле и сухости под навесом у входа, а травник поплелся по открытой топкой площадке к зданиям мастерских на дальней стороне. Он промок насквозь еще раньше, чем добрел до двора, огороженного с двух сторон амбаром и пивоварней. Ноги совсем застыли и почернели от грязи, и на полу пивоварни и соседней с ней пекарни оставались за ним грязные следы. Он знал, что поиски здесь безнадежны. Сюда заглядывали все и каждый, и никто не нашел пропавших братьев. Лекарь полагал, что те сбежали, устав от строгостей, введенных настоятелем Джоном. Собственно говоря, если предания не лгут, то не первый раз монахи бегут отсюда вместе с теми, кто вверен их попечению. Поиски ни здесь, ни в пекарне и у печей для обжига ничего не дали. Но в амбаре было тепло и сухо, поэтому Томас искал там особенно усердно, пока не решил, что настоятель, пожалуй, ломает голову, куда запропастился посланный. Тогда он неохотно заставил себя выйти под проливной дождь и сразу же опять промок до нитки. Это было тем досаднее, что Джон де Шартре и не думал дожидаться его доклада. Настоятеля нигде не было видно.
Выслушав Сафиру, Фалконер серьезно встревожился. Как видно, за бредовыми речами брата Питера стояло больше, чем казалось на первый взгляд.
— Каббала? Я знаю и зову своими друзьями многих евреев, но никогда о ней не слышал.
— И не мог услышать, если они ортодоксальные иудеи. Ее корни глубоко уходят в нашу веру, но ныне не все одобряют ее и ее новый расцвет в последние годы. Однако мой покойный муж поддался искушению, соблазнившись философией рава Азариеля. Он искренне верил, что, узнав правильную последовательность букв имени божьего, человек может сравняться с ним в способности к творению. Создать живого человека, которого у нас называют «голем». Ходят рассказы, что кое-кому это удавалось. Думаю, вполне естественно, что и мой сын Менахем увлекся тем же учением.
