Гавестон был приближен к королю и заслужил такую ненависть баронов, что те поймали его и повесили, как обычного преступника, на пятом году царствования Эдуарда.[12] Болдуин начинал представлять всю глубину ревности, которую питал к его собеседнику Уильям де Монте Акуто — особенно с тех пор, как звезда Гавестона угасла, а звезда Диспенсера воссияла в полном блеске.
Саймон насупился:
— Ты говоришь, этот Монте Акуто мог убить твою дочь. Но какой в этом смысл? Зачем бы ее убивать, если ее союз с его сыном был для тебя обидой. И зачем убивать собственного сына?
Генри минуту смотрел на него застывшим взглядом.
— Затем, бейлиф, что в таком союзе он увидел бы поруху своей чести. Он ненавидел меня и все, что я делаю.
Он отвел взгляд и прикрыл глаза, покачивая головой.
— Видишь ли, я не упомянул еще одного обстоятельства. Моя бедная жена, Сесили — я отбил ее у него. Он ухаживал за ней, а я ее увел. Он никогда не простит мне ее смерти.
«Как и я сам», — договорил он про себя.
Четверг, через день от дня святого мученика Георгия,[13]
болота Бермондси
Следующее утро выдалось ясным и светлым, лишь несколько облачков повисли над городом. Болдуин с Саймоном поднялись спозаранок и после легкого завтрака, перейдя мост, повернули налево, к Бермондси.
Вокруг тел толпился народ. Здесь собрались присяжные — большей частью мрачные и решительные в сознании предстоящего им сурового долга, хотя двое или трое из них, едва достигшие двенадцати-тринадцати лет, боязливо посматривали на коронера. Здешний народ давно привык лицезреть богатых и властных, но не многие радовались при виде человека, уполномоченного безжалостно ограбить их за малейшую провинность.
На взгляд Болдуина, в дознании не было ничего примечательного, кроме разве что суровости коронера. Он не раз сталкивался со слишком взыскательными коронерами, и достаточно часто их строгость оказывалась признаком продажности — показной строгостью они вымогали взятки, чтобы избавить виновного от суда или подвести под суд невиновного. Для человека с туго набитым кошельком у них в запасе было великое множество уловок.
Здешний коронер начал с того, что наложил на вилл пеню за то, что собрались не все мужчины старше двенадцати лет. Затем последовал новый штраф — кажется, за то, что Хоб отвечал ему не так, как полагалось. Они еще не дошли до дела, а присяжные уже трепетали. Они перестали топтаться по болоту и с тупой ненавистью разглядывали топкую грязь под ногами.
