* * *
Утром, несколько дней спустя, Иуда стоял около своего дома... Все ночи теперь он проводил там, в том доме рядом, а все дни здесь - у себя. Он работал много и многое сделал. Конечно, от старого богатства не осталось и следа, но виноградник уже не имел такого печального вида, и дом не казался таким пустым.
И теперь он тоже работал, подчищая и выпрямляя лозы.
К нему подошел и поздоровался высокий худой еврей.
Это был Руввим, один из его соседей, с которым он еще не встречался по возвращении.
- Что, Иуда, работаешь, - говорил он, - давненько тебя здесь не было. Ты, кажется, был все с тем Назарянином. А хозяйство твое порядком порасстроилось. Я даже не знаю, когда ты теперь соберешь урожай с виноградника. Я думаю, тебе хорошо бы было нанять работника.
И он давал советы и указания.
- А знаешь, - продолжал он - ведь я два дня назад видел этого Назарянина. Я ведь только приехал. Он все по-прежнему ходит и учит. И что бы там ни говорили раввины, а хорошо говорит этот Человек. Когда я его слушал, он говорил о каком-то браке или брачном пире. Видишь ли, царь устроил пир для своего сына. И созвал гостей. Только гости не захотели придти. Все оказались заняты, и у каждого нашлась отговорка. Один женился как раз в тот вечер, другой торговал, третий купил землю и должен был ее осмотреть. И никто, никто из гостей не пришел. Долго ждал царь. Долго нетронутыми стояли яства, а он все подходил к окнам и смотрел на дорогу. Вот уже и звезды зажглись на небе, все никого нет. И увидел Царь, что не придут гости. И разгневался, и опечалился сильно. И послал своих слуг на улицы, переулки, распутье, чтобы они позвали и привели всех, кого найдут - нищих, калек и убогих. И заполнился пир возлежащими. Вошел Царь, но среди собравшихся заметил одного, который поленился одеть брачную одежду и так и лежал в грязном рубище, как бродил по дороге. И велел Царь взять его и выбросить вон.
Это, должно быть, какое-то иносказание, я не понял только хорошо, что оно значит. А учитель говорил: "Много званных, а мало избранных".
Э, да ты, кажется, так занят, что и не слушаешь даже. Ну, прощай, я зайду к тебе еще попозже.
И он ушел.
А Иуда стоял, низко опустив голову.
Итак, он по прежнему ходит по песчаным желтым дорогам. По прежнему говорит свои странные сжигающие слова... и его голос как серебро, глаза задумчиво грустны, и по прежнему так прекрасны его руки...
А ночью он уходит в горы и молится.
И он опять говорит о браке, о нем, о Иуде, пришедшем на пир в разодранной и неубеленной одежде...
