Деревня называлась Озера. Это вот где. От Москвы на электричке 3 часа езды, потом на грузовике по вихлястой пыльной дороге километров сорок в сторону. Кругом равнина, перерезанная столбами с провисшими проводами (то ли электричество, то ли телеграф), поля с желтеющей зеленью хлебов. А вот и лес. Зеленый, пахучий… Лес кончается внезапно, и у опушки раскинулась деревня. Это и есть Озера. Длинная улица, на которой лениво бродят куры. Дома в три окна на улицу, серый, выгоревший флаг на одном из домов. Это сельсовет.
Мы, охрипшие от песен и пыли, прыгаем с грузовичка и сваливаем в гору свои рюкзаки. Приехали!..
На крыльцо вышел небритый председатель в мятой зимней шапке на затылке, почесал ухо:
— Приехали, голуби?
— Приехали!
— Кто старшой-то?
— Галка Амурова.
— Ну, Галка-палка, давай квартируй свой полк. Завтра в поле пойдем. Парней давай к Прохору, там просторно, девок — к Устинье, я с ней договорился.
Парни — это я. Я — к Прохору.
— Гляди, — смеется председатель, — в Москве-то тоже вроде нас. Одни бабы. Куда парней-то подевали?
— У нас институт такой, — оправдывается Галка. — К нам мальчишки не охотно идут…
— Во-во, — говорит председатель, — точь-в-точь. У нас то же самое… Малый, проводи студента до Прохора.
Я иду со своим чемоданчиком за босоногим мальчонкой, который не проявляет ко мне никакого интереса.
— Тебя как звать?
— Колька.
— Чего ж ты молчишь, Колька?
— А чо говорить-то? Вы ведь, московские, все одинакие. «Как звать да скольки лет? Да где мамка? Да почему тятька в колхозе не работает?» Чо я, не знаю, что ль? Вы, московские, все одинакие… Кажный год, небось, приезжаете…
— Шустрый ты, Колька…
— Вон Прохоров дом-то. Бывай!
— Бывай, Колька.
Я постучал в низкую дверь избы, стоящей в самом конце улицы.
— Не заперто, — ответил высокий с хрипотцой голос.
— Из Москвы я, на картошку приехал…
— Проходи, чего встал-то?
— Здравствуйте, я…
— Да уже вижу. Небось, Кузя от сельсовета прислал?
— Угу.
— Ну вот. Спать вон там будешь, там помягче. Кости, небось, культурные, пуху просят?
— Да нет, я турист, я и по-спартански, так сказать…
— Во-во, я по радио-то часто слышу: «Спартак, Спартак…» Выходит, ты и есть Спартак?
Прохор сидел за столом и в упор разглядывал меня прищуренными карими глазами. На столе валялась примятая пачка «Прибоя». На вид ему было лет шестьдесят.
Широкогубое, безбородое его лицо было привлекательно: где-то в краешках рта угадывалась усмешка, и этот хитрый вопрос о Спартаке…
— Нет, я не Спартак, я Толя.
