Когда выборы закончились победой Аденауэра, отец снова вернулся к себе в мансарду, чтобы продолжить работу над романом «Собачьи годы».
Причем на других фотографиях, которые снимала не Старая Мария, а незадолго до смерти ее Ганс — вероятно, «Хассельбладом» или «Лейкой», — видно, как отец толстеет, потому что у него забарахлили легкие.
Это был туберкулез.
Ему прописали таблетки…
…и каждый день он пил сливки, отчего и толстел.
Несмотря ни на что он дописал свою собачью книгу, где речь шла о прошлом, которое отец представлял себе до мельчайших деталей…
…потому что ему помогала Марихен с ее чудо-ящичком.
Квартира на Карлсбадерштрассе стала тесноватой, но у отца появилась возможность приобрести во Фриденау дом из клинкерного кирпича.
Да еще по дешевке, так как из-за построенной Стены обрушились цены на земельные участки… «Очень выгодная покупка», — говорил он позднее.
Помнится, до переезда в дом из клинкерного кирпича и еще до того, как рабочие занялись его ремонтом, Старая Мария сфотографировала там все снаружи и изнутри, потому что отцу вновь захотелось выяснить, кто жил в этом доме во время войны, до нее и еще раньше, кто занимал мансарду, где теперь оборудовали мастерскую с большим окном и где отец рисовал потом толстых монахинь или всякие пугала.
Но о приключениях в клинкерном доме мы расскажем в следующий раз.
А на снимках, которые Старая Мария нащелкала своей «Агфой» в полуразрушенной вилле, Пат и я увидели то, чему наш младший брат не может поверить до сих пор: там докторские сыновья — по словам отца, это был, вероятно, главврач из клиники «Шарите» — играли с электрической железной дорогой.
Слева в подвале еще не было столярной мастерской, из которой я носил длинные завитушки стружек.
А справа не было ни прачечной, ни раскаленного гладильного барабана, ни ведьмы, которую я злил, подкладывая к самой двери дохлых голубей, до тех пор, пока она не пригрозила прокрутить нас через раскаленный гладильный барабан, как озорников Макса и Морица.
Ах, Старшой, я тоже все это отлично помню, хотя мы были совсем маленькими.
Кончай, довольно сантиментов!
Ладно-ладно.
В следующий раз, Лара, — честное слово! — твоя очередь…
Да и ты, Таддель, сможешь…
Странно, говорит себе отец, что Пат и Жорж выискали среди хлама из кладовок собственной памяти только механические пугала и списки собачьих кличек, но ни словечком не обмолвились о снеговиках позади полуразрушенного дома меж высоких сосен; Марихен отщелкала их по моей просьбе после того, как целые сутки валил снегопад, а вслед за ним я дал волю фантазии, и мой персонаж, девчонка Тулла, скатала — как это было описано позднее в романе — первого снеговика на лесистой стороне горы Эрбсберг, а потом грянула оттепель, и ее подружке, пухленькой Иенни, больше не пришлось мерзнуть внутри снежного кома, она оставила его, воскреснув хрупкой балериной; а на другой стороне Эрбсберга девять мужчин в масках, подчиняясь приказу, скатали второго снеговика, которого Марихен также сняла по моей просьбе — из этого снеговика, растаявшего под воздействием оттепели, вышел Эдди Амзель, только теперь он сильно похудел, и отныне оба моих героя, приняв новый облик, продолжили свои биографии в романе «Собачьи годы»…
