Лично, однако, я имел основания рассматривать своё назначение в Копенгаген как проявление известной немилости, потому что в то время, когда я находился в Токио, я являлся решительным противником той "твёрдой" политики, которая была принята Россией по отношению к Японии и инспирировалась безответственной камарильей, имевшей большое влияние на императора.
Не рассматривая все события, которые вызвали русско-японскую войну, достаточно сказать, что в качестве представителя России в Токио я настойчиво рекомендовал принять примирительную позицию по отношению к Японии и заключить соглашение с этой страной по вопросам, касающимся Маньчжурии и Кореи. Мои усилия в этом направлении имели своим последствием приезд в Европу такого достойного государственного деятеля, как маркиз Ито, с целью способствовать сближению между Россией и Японией. Эта миссия, если бы она увенчалась успехом, была способна изменить весь ход событий и исключила бы возможность войны, но холодный прием, оказанный японским представителям в Петербурге, и медлительные ответы, которые давались им русским правительством, к несчастью, определили полный неуспех этого предприятия. Дальновидный представитель Японии в Лондоне счёл необходимым поспешить с заключением англо-японского союза.
Уверенный в то время, что политика, принятая императором под влиянием Безобразова, адмирала Абазы и Алексеева, неизбежно должна привести к войне, и не желая быть простой игрушкой в этом деле, я попросил разрешения вернуться в Европу. По моём прибытии в Петербург я был очень холодно принят императором, и советы, которые я пытался давать относительно дальневосточных дел и в частности относительно наших взаимоотношений с Японией, систематически игнорировались. Было ещё и другое основание для столь холодного приема. Я пользовался при дворе в Царском Селе репутацией "либерала", сочувственно относящегося к движению, которое успело уже проявить себя в то время в направлении необходимости конституционных реформ в России. Это, конечно, не могло расположить в мою пользу царя и ещё меньше царицу, которая уже тогда проявляла реакционные тенденции. Хотя в то время она не успела ещё приобрести того влияния, которое явилось столь доминирующим в последние дни существования монархии, однако, несомненно, её предубеждение являлось причиной лишения меня доверия императора. Ввиду этих обстоятельств казалось, что у меня было очень мало шансов получить дипломатическое назначение большей или меньшей важности, но, с другой стороны, вдовствующая императрица, дочь короля Христиана IX, относилась ко мне с большой благожелательностью. Это в значительной мере обусловливалось дружеским расположением, которое она питала к моей жене, выросшей, так сказать, на её глазах (моя жена была дочерью графа Карла Толя, сына знаменитого генерала, носившего ту же фамилию и бывшего в течение многих лет русским посланником в Копенгагене). Царь из чувства почтения к своей матери никогда не назначал посланников в Копенгаген, не посоветовавшись скачала с ней. Таким образом, в соответствии с её желанием я получил назначение, очень почетное, несомненно, но назначение, не имевшее в обстоятельствах того времени никакого политического значения.
