Эти балы, которые не только были чудесным зрелищем, но являлись как бы символом политического направления императора и его советников, закончили первую половину царствования Николая II, чтобы уступить своё место другим, более тяжёлым и тревожным настроениям, отметившим вторую половину его царствования.
Сипягин в это время имел в своей официальной резиденции в Петербурге комнату, отделанную в стиле апартаментов царей в древних кремлёвских дворцах, и принимал там императора Николая, сохраняя все детали этикета, принятого при московском дворе в XVII веке. При этих посещениях император играл роль Алексея Михайловича, а Сипягин – боярина Морозова, всесильного министра царя.
В то время как император и его странный министр внутренних дел забавлялись этими невинными маскарадами, настоящая роль Морозова выполнялась Победоносцевым.
Влияние этой зловещей фигуры сказывалось во всех сферах государственной жизни, и его деятельность все более и более вызывала негодование среди просвещенных слоёв русского общества и создавала оппозиционные или даже революционные настроения в стране.
Метод, которым пользовался Сипягин, заключался в том, чтобы систематически льстить молодому государю, восхищаясь его административными талантами.
В этом отношении никто не мог превзойти графа Муравьева, министра иностранных дел в период 1897 – 1900 годов, льстивость которого поддаётся сравнению только с его поразительным невежеством в государственных делах. Его предшественник, князь Лобанов, был настоящим государственным деятелем, но очень короткое время, так как вскоре умер. Этот выдающийся дипломат и историк взял на себя труд сообщать Николаю II исторические знания и дипломатическое искусство во время своих устных докладов императору. Он чувствовал к нему почти отеческую привязанность. Император, привыкший к совершенно другому обращению со стороны других министров, принимал, но с некоторой досадой, эти уроки от сотрудника своего деда. Эти уроки безвременно закончились, когда граф Муравьев, преемник князя Лобанова, не теряя времени, начал практиковать совершенно другой метод. Он заявлял всем, кто хотел его слушать, что он является только исполнителем воли своего государя и что император, глубокое искусство которого в дипломатических делах он превозносил при каждом удобном случае, совершенно самостоятельно решает все мельчайшие детали международной политики.
Я вспоминаю, как один из иностранных представителей, аккредитованный в Петербурге, спрашивал меня однажды, нужно ли понимать эти заявления буквально или граф Муравьев делает это для того, чтобы уклониться от ответственности. Я был смущен, увидев такое отношение дипломата к методу, который практиковался нашим министром иностранных дел в его взаимоотношениях с государем.
