— Три дня! Но как долго вы работаете?
— Много-много часов… до самой ночи. При этом устаешь, — добавила она, — и глаза слабеют, когда ты еще молода.
Элейн погрустнела. Кимон посмотрел на свою спутницу, и на его лице опять появилось непонятное выражение. Девушке пришла в голову странная мысль — похоже, его изумило то, что она беспокоится за зрение этой молодой женщины.
— Почему бы вам не поднять цену? Тогда вы сможете отдыхать. Ведь у вас нет ничего дороже зрения. — Элейн говорила мягко, глядя на девушку и пытаясь понять, последует ли та ее совету.
— Если мы будем увеличивать цену, их мало кто купит.
— В Британии они стоят в четыре раза дороже. Я уверена, вы можете немного повысить цену.
— Мы хотим продавать их по этой цене.
Элейн приложила к себе свитер, и Кимон кивнул:
— Да, мы его купим.
Он что-то сказал по-гречески. Девушка направилась к концу прилавка и вытащила откуда-то вечернюю сумочку. У Элейн не было вечерней сумочки, но ее изумило то, что Кимон это заметил.
— Эта ткань изготовлена вручную, — сказал он ей. — Местные островитянки сами ткут.
Сумочка была прекрасно сшита из прочной белой ткани. На ней виднелись узоры из золотых и серебряных нитей.
— Спасибо, Кимон, — только и могла сказать Элейн, наблюдая за тем, как он расплачивается драхмами. — Ты очень добр ко мне.
— Надеюсь, ты всегда будешь так думать.
Он говорил мягко, почти шутливо… но она вдруг снова почувствовала страх. Почему?
— А теперь выпьем. — Кимон нес в руках сверток, что было совершенно не похоже на грека. Обычно, если рядом с греком шла мать или даже сестра, он бы обязательно сунул одну руку в карман, а в другой держал бы сигарету или «четки для нервных». — Я знаю одну маленькую таверну, — Кимон словно разговаривал сам с собой. — Где же та аллея? А, да!
— Ты хорошо знаешь этот остров? — спросила Элейн. Время от времени ей приходилось переходить на бег, чтобы догнать его.
— Не так чтобы очень хорошо. Я был здесь несколько раз. Моей матери нравилось бывать на этом острове… но с тех пор прошло несколько лет, а тогда он еще не был таким популярным.
— Твоей матери? Она жива?
— А что? По-твоему, я так стар, что у меня не может быть живой матери?
— Нет, конечно, нет. Не знаю, почему я спросила. Может быть, просто чтобы поддержать разговор.
— К сожалению, ее нет в живых.
Наступила тишина. Почти благоговейная тишина. Элейн боялась заговорить, чтобы не разгневать Кимона. Какой странный человек! Она не могла его понять. Мужчина, у которого часто меняется настроение, который чтит своих предков, как язычник.
