Откуда ни возьмись, показался маленький кругленький человечек в форме, с пенсне на пористом носу.
— Я комендант! — прожурчал он. — Что происходит, гос… товарищи?
Авинов молча сунул ему в лицо розовый мандат. Комендант пригляделся к подписи, и стеклышки его пенсне мигом запотели.
— Да-да, конечно, — засуетился он. — Мы же понимаем! А что нужно-то?
— Пять тысяч карабинов, — пробурчал Авинов, словно отходя, — и полмильона патронов. А ежели поможете погрузить, то и замнём недоразумение. С нами, ежели по-хорошему, так и мы по-хорошему!
— Конечно-конечно! — засуетился комендант.
И вот распахнулись тяжёлые ворота арсенала, словно вход в пещеру Али-Бабы открылся, — сто тысяч одних только новеньких винтовок лежали тут в ящиках и ждали тех, кому достанутся. И дождались.
Текинцы, переодетые юнкера и ленивые солдаты из охраны Кронверкского арсенала, подгоняемые резкими окриками коменданта, мигом загрузили все три грузовика карабинами Мосина образца 1907 года — не лучшими, но тут уж, как говорится: бери, что дают!
Кирилл, выдерживая роль комиссара, только посматривал строго да отмечал карандашом количество изъятых ящиков с патронами — для отчётности.
Ещё не успело стемнеть, а перегруженные «Дион-Бутоны» с «Руссо-Балтом» медленно развернулись, натужно рыча моторами, и покинули Кронверк. Ветер с моря, порывистый и резкий, нагонял тучи. Революционный барометр показывал «бурю».
Шестнадцатого октября бронепоезд «Орёл» был сформирован полностью и готовился следовать на Дон.
Зашипел пар, залязгали сцепки, гудок ударил по ушам резким свистом. «Орёл» тронулся, заполнив заводской двор могучим гулом и грохотаньем.
Проводив взглядом последнюю контрольную платформу, генерал Алексеев вздохнул:
— Вот и кончились наши «прятки»…
— Ничего, Михаил Васильевич, — утешил его Авинов, — сыграем в «войнушку»!
Вечером двадцать пятого октября Кирилл собрался на Галерную, но пешком идти не решился — по тёмным петроградским улицам только толпой можно было пройти без вреда для здоровья. И на встречу с Алексеевым корниловец прибыл на «Руссо-Балте».
Генерал был не один, он подвёл к Авинову молодого мужчину лет тридцати пяти в просторной, не по размеру, серой шинели и в нечищеных сапогах. Однако неряшливость в одежде приятно контрастировала с гладко выбритыми щеками, с аккуратно подстриженными усами, прятавшими чёткий очерк губ, с пронзительным взглядом светлых глаз. Мужчина был без головного убора, поэтому рука его, дёрнувшаяся по привычке отдать честь, замерла, скомкав приветственное движение. Резкий ветер дул по улице как в трубу, но причёску светлоглазого не портил — короткие волосы его были прилизаны на пробор.
