Прочих загнали в «коровник» в подвале и выводили по четыре человека.
Вид покойника и поездка в полицейском фургоне выбили хмель из многих голов. Усталые разноцветные лица мужчин и женщин выглядели под прожектором зловеще, словно африканские военные маски.
После того как записывались их имена, фамилии и адреса, сержант Броди задавал обычные в таких случаях вопросы безучастным полицейским голосом:
— Не ссорился ли кто-то на поминках? Не дрался? Никто при вас не упоминал Вэлентайна Хейнса? Кто из вас видел, как уходил Чарли Чинк Доусон? Когда? Один или нет? Когда ушла Дульси? До него или после?
Кто из вас видел, как уходила Дульси Перри? До того или после того, как вернулся преподобный Шорт?
Сколько времени прошло между возвращением преподобною Шорта и тем, когда все пошли посмотреть на корзину? Минут пять? Больше? Меньше? Кто-нибудь уходил в этом промежутке? Были ли у Вэла враги? Никто не питал к нему злобы? Не было ли у него неприятностей?
Среди задержанных было семь человек, не присутствовавших на поминках. Броди поинтересовался, не видели ли они, как кто-то падал с третьего этажа, не проходил ли кто-то мимо этого дома, не проезжал ли на машине. Никто ничего не видел. Все клялись, что были дома в постелях и вышли на улицу, лишь когда приехали полицейские.
— Никто из вас не слышал никаких выкриков? — продолжал допрос Броди. — Не слышали ли шума машины? Или вообще каких-то подозрительных звуков?
Ответы на все эти вопросы были отрицательными.
— Ладно, — прорычал он. — Все вы крепко спали сном праведников, видели во сне ангелов небесных, ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаете. Отлично…
Каждому из допрашиваемых Броди предъявлял нож, извлеченный из тела убитого. Никто его не опознал.
В промежутках между вопросами и ответами было слышно, как скрипит перо стенографиста, изводящего лист за листом.
Когда вводили очередную группу, содержимое карманов каждого вываливали на стол. Сержанта интересовали только ножи. Если лезвие оказывалось длиннее двух дюймов, разрешенных законом, он вставлял их в ложбинку между крышкой стола и верхним ящиком и легким нажатием ломал их. По мере того как допрос продолжался, в ящике росла горка сломанных лезвий.
Покончив с последней группой, Броди взглянул на часы.
— Два часа семнадцать минут, — подвел он итог, — а выяснил я всего-навсего, что в Гарлеме живут столь респектабельные люди, что руки у них всегда чистые.
— А что вы ожидали? — спросил Гробовщик. — Что кто-то возьмет да расколется?
