Вместо этого она заснула крепким, без сновидений, сном.
Проснувшись, она вспомнила о разговоре с Фредом, и ее охватило отчаяние. «Придется рассказать все врачу, — подумала она. — Может, он что-нибудь придумает. Да, я требую слишком многого, но без этого, но без этого все, что он для меня сделал и делает, потеряет всякую ценность. Лучше умереть, чем стать не такой, какой я была!»
Но оказалось, что необходимости говорить с врачом нет, — он уже все знал от Фреда.
«Значит, и Фред признает, что это важно, — подумала она. — Больше он не сможет этого отрицать».
— Вы просите невозможного, — сказал врач.
— Невозможного? Вы даже не попытаетесь?..
— Ваш разбитый корабль остался в сотнях миллионов миль от нас. У экспедиции есть задачи, которые она обязана выполнить. Вернуться назад мы не можем. Мы не вправе тратить время на поиски стереоснимка, который к тому же вряд ли уцелел.
— Вы правы, доктор… Простите меня.
Похоже, он прочитал ее мысли, потому что добавил:
— Не стройте в отношении себя никаких планов, вам все равно не удастся причинить себе никакого физического вреда.
— Ничего, что-нибудь придумаю. Раньше ли, позже ли, но придумаю обязательно.
— Вы ведете себя неразумно. Мне бы хотелось знать, много ли существует людей, психологически вам подобных.
— Не знаю, мне все равно. Я знаю только одно: для меня это важно.
— Так расстраиваться из-за какого-то пустяка! Ведь насколько нам известно, внешние различия между различными человеческими особями одного пола совершенно незначительны.
— Это для вас различия незначительны, потому что вы не знаете о людях — мужчинах и женщинах — ровным счетом ничего! Для Фреда же и для меня это вопрос жизни и смерти.
Сейчас впервые в ответе врача прозвучало некоторое раздражение:
— Вы как дети, но иногда ребенку следует уступить. Я подумаю, что можно сделать.
Но что можно тут сделать? Где-то в космосе несутся обломки корабля, а в них — стереоснимок, который даже не попытаются найти. Может, врач попросит, чтобы Фред описал ее? Самый лучший художник на земле не сумеет создать точный портрет по одному лишь описанию; чего же ждать от существа, для которого все мужчины на одно лицо и все женщины — тоже?
Она лежала, погруженная в свои мысли, и почти не замечала, как бежит время. Но постепенно она начала ощущать легкое покалывание, которое распространялось по всему телу. Прежняя боль медленно отступала и наконец исчезла совсем. Назвать болью то, что она чувствовала теперь, было никак нельзя. Скорее было даже приятно — казалось, кто-то мягко массирует ее тело, растягивает мышцы.
