— Ну, как работается? — задал ему вопрос Власов. — Можно с красноармейцами общий язык найти?
— Язык общий всегда можно найти, — охотно отвечал тот, крякнув после выпитого стакана и выпрямившись перед генералом. — У нас редко бывало так, чтобы с той стороны не задал кто-нибудь вопроса и чтобы, в конце концов, не завязался оживленный разговор. Ну, конечно, если поблизости нет политических руководителей. Если они есть, начинается сразу же стрельба… Недавно выхожу я на передовую. Нас разделяет только узенькая речка. Их передовые посты окопались на самом берегу. Я сижу в небольшом окопе — знаете, на тот случай, если после первых же слов резанут пулеметную очередь. Так было и на этот раз. Не успел я опуститься в окоп (до него нужно ползти по открытому месту), как с той стороны начали стрелять. Постреляли и перестали, вероятно, им показалось, что немцы что-то предпринимают на берегу. Кончили стрелять, я и кричу: «Поберегите патроны, ребята! А то расстреляете все в немцев, для Сталина ничего не останется!»
С той стороны приглушенный бас:
«Не беспокойся, останется…»
Ну, думаю, для начала неплохо. Завожу беседу. Немцы недалеко сзади, но я знаю, что по-русски из них не понимает никто ни слова. Текста я никогда не пишу, потому что и сам не знаю, о чем и как буду говорить, — раньше это требовалось обязательно.
«Война, — говорю, — ребята, скоро кончится, у немца дух на исходе». Смеются с той стороны.
«Мы, — говорят, — ему скоро последний выпустим».
«Правильно, — говорю, — так и надо. Ну, а потом, говорю, братцы, что, по колхозам пойдете, трудодни отрабатывать?»
Молчат.
«Со всем этим, — говорю, — друзья, кончать надо — и с колхозами, и со Сталиным. А кончать нам трудно. Не верим друг другу. Сговориться никак не можем. Вот мы стоим с вами, через речку беседуем, вы голову только высовываете, и мне страшно. А что мы, враги, что ли? Нет, не враги. Я так же, как и вы, на Сталина и партию двадцать лет работал, да не хочу больше. И вы тоже не хотите. А боимся друг друга».
С той стороны голос доносится:
«А ты не бойся, говори смело. Брат в брата стрелять не будет».
Я опять им, что вот, мол, сейчас разговоров много о том, что перемены будут большие после войны, послабление будет дано. А я, говорю, братцы, не верю в это. И все мы здесь не верим. Да и вы не верите. Сейчас, говорю, обещают, а потом, когда оружие сдадите, ничего не дадут. Надували уж не раз, пора привыкнуть.
Опять басит кто-то оттуда:
