— Больше оптимизма, мой друг, — отреагировал Барсуков, помахав справкой у него перед носом.
Он достал из ящика стола шнапс и шоколад.
— Дурной тон, — сказал Антон, взглянув на такое сочетание.
— Наплевать! — отмахнулся Барсуков. — Давай выпьем за нашу победу!
Они выпили. Потом еще.
— Ты действительно веришь в наше дело? — спросил Антон.
— Верю, — подумав, ответил Барсуков. — А иначе все бессмысленно. Иначе мы просто предатели, и нет нам места на этой земле.
— Ты знаешь… Я часто думаю, не обманываем ли мы себя? Ведь мы и есть предатели. Просто предатели, и все!
— Для Сталина — да. Для нынешней России — да. Для тех, кто сейчас кормит вшей в окопах и бросается под танки — как ни горько это осознавать, — да, черт возьми!
— Так какого же черта!.. — вскипел Антон.
— А такого, что чего-то у нас слишком много предателей! — распалился Барсуков. — Ты сам заметил это. Сотни тысяч! Миллион! А может быть несколько миллионов! Не слишком ли много?! Молчишь? Да потому что то, что происходит, — единственный шанс спасти Россию и вернуть все назад! Да, ценой большой крови! Да, ценой унижения перед нацистами, которые содержат наших людей в концлагерях и сжигают в газовых камерах…
— Да они просто больные! — вставил Антон. — Сумасшедшие!
— Да, черт возьми! И, к сожалению, тут мы с тобой не в силах чего-либо изменить. Но кроме взбесившихся нацистов есть и другие немцы — нормальные. Вместе с ними мы сможем изменить обстановку на фронтах и, призвав на свою сторону солдат, обманутых Сталиным, вернуть все на круги своя. Иуда — он тоже взял на себя миссию, предав Христа во имя всеобщего спасения. Не было бы Иуды — не было бы Христа. Пусть мы тоже иуды, но мы берем на себя миссию во имя спасения России…
— Эта миссия призрачна…
— А лагеря, в конце концов, есть везде, по обе стороны…
— Выпьем…
Пребывая в воспоминаниях, Антон вновь незаметно уснул и проснулся поздно, к полудню.
По воскресеньям многие русские собирались в православном соборе, и в этот день Антон сразу же отправился туда, с упоением поддаваясь забытым с детства величественным ощущениям душевного спокойствия и полета.
Отношения между соотечественниками здесь были доброжелательными, если не сказать теплыми. Они как-то необъяснимо отличались от тех, довоенных отношений. Самым необычным было отсутствие страха, который раньше для всех был неотъемлемым тягостным спутником. Многие по привычке называли друг-друга товарищами, но основным обращением стало — господа, и Антону нравилось ощущать во всем этом ностальгию по миру из своего детства.
