— ……..
— Не красиво? Давай красиво. Ты запустил своего соловья в мою горницу, и среди соловьиного щёлканья, среди настоящих соловьёв, которые воспевали мой розовый куст и любовь, чтобы размножаться, твой соловей был последним дерьмом. А настоящие соловьи пели потому, что им был дан от природы голос, и не требовалось сердца, пели только о счастье, совсем не как воробьи, которые чирикают о хлебе насущном, хотя и воробьи бывают на что-то способны, если всякая жизнь на земле, будь она человечья или птичья, проходит под знаком всепожирающего времени: коли живёшь — плати оброк смерти.
— ……….
— Ты ничего не сумел. Может, у твоего соловья оказалась не та масть, не тот номинал, не тот размер? Может не та последовательность? Он не даже не чирикал как воробей. Но, ведь, это был не один ты — мы вместе… Всё это было нами допущено. Всё в своих масштабах.
— ………
— Хочешь знать, как я теперь себя чувствую? Тогда представь, что на тебя вылили ведро помоев. И ты лежишь в этих помоях абсолютно прозрачный.
— Прости, я не любовник, я наоборот — поэт.
— Прежде всего, ты мужчина. Давай, буди своего соловья и принимайся за дело, серьезно принимайся и основательно. Я, тоже, могла быть бы поэтической женщиной, однако, всего, я обычная библиотекарша, но ты сейчас должен сделать так, чтобы я улетела в космос. Чтобы не просто слетала туда, а чтобы там ещё наследила.
— Мне надо сосредоточиться, если не покончить с собой вообще.
— Сосредотачивайся в труде, во мне. Может тебе поможет напоминание о том, что Николай Фёдоров был тоже библиотекарем, как и я. Он, знаешь ли, что сообщил всем нам, по этому поводу: «…в будущем люди научатся оживлять умерших по оставленным ими в космосе следам».
— Будущее абсолютно чисто и прозрачно, пока оно не наступило.
— Я хочу хорошенько там наследить. Ты мужчина. Единственное твоё оправдание, твоя причина рождения на Земле — это, совсем не стихи. Твоя смерть или бессмертие заключается в тяжком любовном труде, в разгоне хотя бы одной земной женщины до космических скоростей.
Сутки спустя, Соколов уже числился среди пассажиров теплохода, который шёл вниз по Великой Реке.
Вечерело.
Край чёрной тайги простирался вдоль низкого далёкого берега, местами отсвечивая под бледным небом дорогим зеленоватым сплавом с чёрным глянцем. Теплоход шёл на север. Его погружение в пространство сопровождалось осторожными собственными гудками и нарастающим ощущением чуткости призрачных плёсов и конкретности берегов. За кормой висел и мерк диск маленького северного солнца. Дымчато-сизый запад был тяжёл и мутен.
