— Ему нравилось бить меня, мучать. Иногда он выкручивал мне руки, пинал, швырял на пол. Однажды вырвал такой огромный клок волос, что это место заросло лишь спустя несколько месяцев. Правда, обычно он старался быть аккуратным — чтобы на мне не оставалось следов побоев, и лишь однажды ударил по лицу так, что глаз у меня заплыл. Тогда он заставил меня сказать всем, что я упала. Впрочем, все равно никто не обращал на меня никакого внимания. О, он был дико изобретателен: столько придумывал разных способов меня мучить. Обожал, например, играть с огнем: все шло в ход… спички, свечка… но излюбленным средством были сигары.
У Чейза перехватило дыхание, и он с трудом выдавил:
— Что вы имеете в виду?
Слегка поколебавшись, Сьюзен нагнулась и, расшнуровав одну из туфелек, показала Чейзу босую подошву — и он впервые увидел на ней следы ожогов.
Чейз схватил обеими руками ее ногу и поцеловал:
— Боже мой, Зеленоглазка, я ведь не знал этого. В тот первый день, когда я ушел вперед…
— Не беспокойтесь, Чейз, — проговорила Сьюзен, надевая туфельку. — Откуда вы могли об этом знать?
Чейзом вдруг овладело безумное желание обнять ее, прижать к себе крепко-крепко и пообещать, что страдания ее кончились навсегда, что отныне все в ее жизни будет прекрасно, лучше, чем можно себе вообразить. По крайней мере, до тех пор, пока жив сам Чейз.
— Все эти годы я жила в постоянном страхе, что он вновь затолкает меня в тот темный погреб, — говорила тем временем Сьюзен, не замечая реакции Чейза. — Жизнь моя была отравлена постоянным страхом. Вечером я боялась засыпать, зная, что мне будут сниться кошмары, а днем шарахалась в ужасе от всего и всех — даже от собственной тени. — Сьюзен умолкла на миг, переводя дыхание, затем продолжила: — Я не должна была позволять ему ко мне прикасаться… я просто сглупила тогда. Но я была слишком маленькой и не понимала этого. Теперь я знаю, что вполне могла бы кому-нибудь пожаловаться на него, могла что-нибудь сделать. Разумеется, Эндрю принялся бы все отрицать, но — кто знает? — может быть, прекратил бы надо мной издеваться. Только вряд ли кто-нибудь поверил бы бедной сироте. — Сьюзен передернула плечами. — Впрочем, теперь, — добавила она со вздохом, — все это уже неважно. Все это можно теперь забыть. Меня пугает лишь одно — что я достанусь мужу запятнанной, хоть Эндрю ни разу и не… ну, вы понимаете… все равно я чувствую себя обесчещенной…
Чейз хранил молчание, не зная, что и сказать. Ему было больно смотреть, как дрожат плечи Сьюзен. Одна мысль о том, что проделывал с ней этот мерзавец, приводила его в ярость. Сколько же всего перенесла эта девушка!
