— Не меня, его поздравляй, — показывал Вязничев за себя на Миловидова. Тот стоял в окружении летчиков своей эскадрильи. — Он сажал.
— А-а-а? — торжествующе протянул Антоненко. — Что я тебе говорил? — И дальше, понизив голос, чтобы никто не мог слышать: — Забрать?
Вязничев, напротив, таиться не стал:
— Спросите у него. Отказался!
Антоненко несколько даже опешил:
— Почему?
— Я, говорит, закончил командный факультет. Мне нравится работать с личным составом. — И уже от себя заключил: — И правильно сделал. Здесь таланты тоже нужны. Но за самовольство с выключением автоматики…
«Вода качается и плещет, и разделяет нас вода…»
Прошли те времена, когда на пирсе звучало «Прощание славянки», когда жены долго махали косынками вслед уходящему в плавание кораблю.
На углу авиационного городка, возле пятиэтажек, дадут команду: «По машинам!» — уткнется жена в грудь летчику, шепнет два слова — и прости-прощай, поехали! Кого везут на аэродром, а с аэродрома вертолетом, кого на пирс за десятки километров, с пирса катерком на корабль.
Стоит красавец крейсер на рейде, точно богатырь в чистом поле, а если посмотреть с киля — вроде гигантский дельтаплан с могучим размахом крыльев.
И с первого шага на палубу летчики вступают в корабельную жизнь. Одни заботы, одни тревоги, одни дороги.
Хотя и известно время отхода, но все равно не привыкнуть: ложишься спать — родной берег вон, на виду, а проснешься — пустота вокруг, бескрайнее океанское безмолвие. Как будто всю жизнь так вот и было. А города с потоками людей, березовые перелески, родной дом — все это вроде совсем из другой, далекой теперь жизни.
Вязничев сидел в прозрачном трехграннике СКП {3}, выступавшем вроде ласточкина гнезда сбоку надстройки над полетной палубой, и смотрел на уходящий за кормой след. Косо била в борт крейсера увалистая океанская волна. Утренняя зыбь простиралась вдаль измятинами фольговой обертки, теряясь в дымке редеющего тумана. Только за кормой оставалась разглаженная, будто после утюга, полоска следа. А на нем малахитово зеленели вспучины глубинных пластов, вывернутых на поверхность ходовыми винтами.
Тесно на командном пункте руководителя полетов, сидишь как в будке телефона-автомата. Но зато мачтовая высота: и видно далеко, и мыслям, кажется, просторно. Особенно когда в океане не день, не неделю, а уже который месяц. Глянешь на уходящий след за кормой — вот он, след твоей судьбы, — и будто просечкой короткого замыкания обожжет душу: «Как далека сейчас Родина! Когда же снова увидишь ее!»
