С того злополучного июля, когда я перестала выходить на работу, минуло более полугода, затем прошел год, другой… Дни текли как медленное исполнение приговора. Я изменилась. Нет, не потому что голодала, не потому что стала носить старые, чудом уцелевшие от моей молодости вещи, — драповое пальто, истоптанные сапожки, вязаную шапочку. Потухли мои глаза! До этого их зеленый огонь лет на десять делал меня моложе. Теперь я хоть и не опускалась бессознательно, но и не бодрилась осознанно.
Как-то утром я решила бороться. Начала с того, что накинула платок и отправилась в парикмахерскую, чтобы остричь волосы. Мастер, мужчина средних лет, отговаривал:
— Слушайте, я сегодня целый день сижу без работы. Но не хочу заработать на том, чтобы лишить вас такой красоты.
— Лишайте, лишайте, не сомневайтесь, — сказала я. — Как раз заработаете, а я верну себе девичью прическу. Мои волосы, когда коротко острижены, чудно вьются. Я стану моложе и еще красивее.
— Ах, мадам, разве вы думаете, я не вижу, что вы закрашиваете седину? Теперь краска стоит дорого. Вы ведь хотите остричь волосы и уже больше не красить их. Как же вы будете выглядеть моложе?
— Ваша правда. Но кроме этого, я хочу, чтобы меня перестали узнавать знакомые.
— Почему?
— Устала я очень, это сложно объяснить.
Лилась и журчала наша невеселая беседа, а пряди моих волос падали и падали на пол, и в зеркале напротив возникало осунувшееся лицо, с паутиною морщин под глазами.
Дома я впервые плакала.
А потом привыкла. Стала ловить себя на том, что не стыжусь больше своего крушения, не страшусь безвестности и нищеты, что я стала другой. Только каждый вечер просила Бога не посылать счастья вновь увидеть рассвет, а растворить меня в вечном мраке еще до утренней зари. Я простила всех врагов, недоброжелателей, завистников и забыла любовь к тем, ради кого жила раньше, постепенно совсем отрешилась от людей, замкнулась в себе. Надежду на избавление от страданий мне доставляла встреча с каждой новой ночью, а разочарование — встреча с каждым новым днем.
Впрочем, одна мысль беспокоила меня: я стремилась оставить родным сумму, чтобы они могли оплатить последние заботы обо мне.
В таком сонном оцепенении я перестала считать годы.
Вдруг однажды обратила внимание, что на улице стоит осень. Какой удивительно долгой, тихой и теплой она была! Такой же щедрой и дивной встала зима: в меру морозная, обильно снежная. Перемежающие зиму оттепели нарастили на крышах, водостоках, козырьках и стрехах длинные, невиданные сосульки, сверкающие как горный хрусталь в лучах не по-зимнему яркого солнца. Но как затянувшаяся осень томит душу ожиданием зимы, так и зима в ровном, хотя и добром, течении своем утомила людей. Отсутствие настоящего тепла в квартире по утрам гнало меня на улицу, в движение, в толпу. Топкие, рыхлые, глубокие снега до ломоты изматывали мышцы ног, появлявшаяся на солнце влага, просачивалась сквозь обувь и чавкала при каждом шаге. Зима все продолжалась, стоял только февраль, и до весны жить оставалось еще дни и дни.
