Джонни позади меня весь напрягся. Музыка громыхала; какой-то тип, стараясь перекричать ее, надрывно пел что-то о человеке-миссионере, и в горле у меня вдруг возникло горячее пятно. Оно стремительно разрасталось и, словно лава, стекающая по склону вулкана, распространилось по всему телу, проникло внутрь его и осело в глубине желудка. Грохочущие басовые ритмы загоняли его сквозь кости все глубже, в самую сердцевину меня, а пространство внутри клуба вдруг стало темно-красным. Так, как бывает, когда закрываешь глаза от яркого луча прожектора, и твои веки превращают все в малиновый туман. Биение моего сердца утонуло в басовых ритмах и замедлилось, бедра подались вперед, и все внутри меня взорвалось.
Если в «Блю», где музыка гремит на полную катушку, вы вскрикнете, то вас никто не услышит. Никто не сможет услышать, если все рушится внутри вас. И никто не заметит, если вас тащит на улицу парень в белой рубашке, с измазанными чем-то темным губами и, несмотря на глубокую ночь, в темных очках.
Я сидела, привалившись к дверце автомобиля. Он выключил двигатель, и внезапная тишина заполнила салон. Какое-то время мы оставались внутри, слыша, как ветер шуршал, обтекая отменно окрашенный кузов.
— Все не так, как тебе рассказывали, — повторил он. — Забудь! Воспринимай происшедшее так: «Я — это судьба. И я выбираю тебя. Зову тебя».
Шею у меня саднило. Я прижала к ней сбоку грубое бумажное полотенце. Оно уже было влажным, но я не могла понять — от пота или от чего-то другого. Мне пришлось дважды глотнуть воздуху, прежде чем я смогла заговорить.
— Почему меня? — Слова прозвучали сухо, хрипло.
— Ты же все объяснила сама. Ты — не одна из них. И мы остаемся в одиночестве — те из нас, кто не входит в число избранников. — Произнося эти слова, он переставлял пальцы вдоль обода рулевого колеса, как бы измеряя пядью длину его окружности. Прекращал, а потом начинал снова, словно проверяя правильность предыдущего измерения. — Но ты можешь не быть одинокой. Со мной.
Я снова глотнула воздуху. Ощущение было такое, словно у меня воспалилось горло или что-то в этом роде. Мои пальцы онемели, несмотря на то что насыщенный электричеством и потрескивающий горячий воздух обдувал влажную от пота кожу. И я задала вопрос на миллион долларов:
— Как?
Он улыбнулся мне и снял свои темные очки. Красное свечение исчезало, втягивалось внутрь белков его глаз тонкими нитями. Радужная оболочка стала темной, как в тот вечер, когда мы встретились впервые.
