— Вы бываете в лучшем обществе Рима, участвуете во всех его празднествах и потому имеете много знакомства. В одном с вами кругу, если не ошибаюсь, находятся два человека, которых я ищу и которых найти мне необходимо.
— Но как узнать их?
— Вот два портрета, которые вам помогут, благородная синьора. Взгляните, вы, верно, уже знакомы с теми, чьи они?
— Где вы взяли эти портреты? О, говорите, говорите! — воскликнула она с изумлением.
— Они — моя собственность.
— Знаете ли вы тех, с кого они списаны?
— О, как не знать: один из них — портрет моей жены, другой — портрет моего прежнего друга.
Ангелика пронзительно вскрикнула и едва не упала. Потом она пристально взглянула на слепца.
— Говорите громче, синьора: я не слышу.
— Ступайте, ступайте скорее отсюда! Благодарите судьбу за ваше несчастное состояние, которое обезоруживает меня! Ступайте вон, или я прикажу вас вывести!
— Что вы говорите? Мне послышалось, что и вы переменили сострадание на гнев к человеку, которого все невинно преследуют…
— Невинно?
— Друг предал меня, жена, которую я любил больше жизни моей, отплатила мне изменой за самую постоянную верность.
— Верность?
— Что с вами? — спросил слепец, начинавший замечать ее беспокойство.
— Боже мой, что открывается глазам моим! Но я должна всё узнать!.. Продолжайте; ваш рассказ испугал меня: я не могу равнодушно слушать несчастных; но я буду хладнокровнее, — прибавила она громче и с нетерпением ожидала ответа.
— Горе научило меня быть осторожным, но ваше участие побеждает мою опытность. Слушайте, я вам всё скажу, и сознайтесь потом, что я говорил правду, когда называл себя обиженным судьбой и людьми.
— О, говорите, говорите!
— И я был счастлив; и я имел право на радость жизни и внимание света; и, не утаю, я пользовался ими. На двадцать пятом году, богатый, всеми уважаемый, я остался совершенно свободен в своих действиях и вскоре женился на молодой, прекрасной женщине, с которой наслаждался совершенным счастием. Через несколько времени одно обстоятельство разлучило меня с женою. В это время человек, которого я с детства называл своим другом, в котором был уверен, как в самом себе, влюбился в мою жену, и она, которая, казалось, так любила меня, забыла клятвы, — сделалась любовницею его и скрылась с ним из моего дома.
— Но не подали ли ей к тому повода ваши собственные поступки?
— Мои поступки! О, клянусь, что кроме ее я не любил никого!
— Боже мой! Но не было ли каких подозрений?
— Подозрений! Но какие подозрения могли падать на того, кто невинен?
