Бедняга Ник… бедняга Манки Уайт… бедняга Панч… На мгновение все они перемешались у нее в голове — его друзья и собаки, которых она в глаза не видела.
— Ник? Тот, что был у тебя шафером на свадьбе? — усмехнулась она. — Мне почему-то казалось, что он умер.
— Для общества, — отрезал он. — Ник чуть не разбился насмерть в автомобильной катастрофе и глаз потерял. С тех пор живет отшельником.
— Жаль его. Поэтому он и перестал поздравлять тебя на Рождество?
— Отчасти. Бедняга Ник! Храбрец, каких мало, но с большим сдвигом. То, что называется «на грани». Я не решился рекомендовать его на повышение и боюсь, он мне этого не простил.
— Ничего удивительного. Я бы тоже не простила, если бы мой ближайший друг так со мной поступил.
— Дружеские отношения и служебные — вещи разные. Каждое само по себе. Для меня долг всегда был на первом месте. Тебе этого не понять: ты из другого поколения. Я поступил правильно и убежден в этом, но тогда чувствовал себя отнюдь не наилучшим образом. От удара по самолюбию человек легко озлобляется. И мне мучительно думать, что я несу ответственность за те дела, в которых Ник, возможно, замешан.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
— Неважно, — ответил он. — К тебе это не имеет отношения. Во всяком случае, все это уже давно в прошлом, было и быльем поросло. Но иногда мне хотелось бы…
— Что, папочка?
— Пожать старине Нику руку и пожелать добрых дней.
Они еще немного полистали альбом, и вскоре она зевнула, медленно обведя взглядом комнату, и он, почувствовав, что ей скучно, уверил ее, будто хочет вздремнуть. Нет, человек не умирает от разрыва сердца только от того, что дочери стало с ним скучно… Ну а если ему приснилось что-то страшное, и в этом сне он увидел ее? Если ему приснилось, будто он вновь на своем корабле, потопленном в ту войну, вместе с Манки Уайтом и Ником и всеми теми, кто тогда барахтался в воде, а среди них она? Во сне все перемешивается — это же всем известная истина. А все это время тромб сгущался, словно лишняя капля масла в часовом механизме, готовая в любое время остановить стрелки, и часы перестают тикать.
В дверь постучали.
— Да, — отозвалась Шейла.
Вошла сиделка. Во всеоружии своих профессиональных познаний, хотя и в домашнем халате.
— Я просто хотела взглянуть, как вы, — сказала она. — Увидела у вас под дверью свет.
— Спасибо. Со мною все в порядке.
— Ваша мамочка крепко спит. Я дала ей успокоительного. Она так разнервничалась: завтра суббота и поместить объявление о смерти в «Таймс» или «Телеграф» до понедельника почти невозможно. Но ваша мамочка — молодец.
