«Голос моего спасателя, — подумала она. — Приятнейший в мире голос. Интересно, узнаю ли я его завтра».
Ее перенесли на тележку, отвезли в палату интенсивной терапии и подключили к капельнице. Но это она уже фиксировала в полусне, сладком, как после первой купели. А дальше и совсем растворилась в нем.
***
Низа Павловна спала. Хоть сама не была уверена, что именно спала. Иногда казалось, что она снова летала в туннеле, уже достаточно знакомом. На поляну больше не попадала, а, полетав в тесной полумгле, возвращалась назад. При этом ощущала, что возле нее все время кто-то находится из тех, без чьей помощи найти обратную дорогу она не смогла бы.
В конце концов проснулась. В темном окне увидела рыхлую горбушку луны. Поняла, что стоит ночь.
От неподвижного лежания затекли руки и ноги, болела спина. Осторожно, чтобы не сдвинуть с места системы жизнеобеспечения, к которым, как она думала, все еще была подключена, попробовала пошевелиться и осмотреться, где теперь находится. Услышав скрипение кровати, к ней подошла медсестра:
— Что-то вы рано встаете! — сказала она бодрым голосом.
Кроме этой девушки в палате больше никого не было. Системы тоже оказались отключенными, и теперь можно было двигаться сколько угодно.
— Хотелось бы встать, но еще страшно, — созналась больная. — А который час?
— Четверть двенадцатого.
— Ночи?
— Конечно.
— Подождите, а число какое?
— Четырнадцатое, месяц — август.
— А приступ случился в ночь с двенадцатого на тринадцатое. Так... — о чем-то размышляла вслух Низа.
— Бывает, — откликнулась медсестра. — Вам повезло, в тот день дежурил опытный кардиолог. Спас вас прямым уколом в сердце.
— Значит, я двое суток находилась без сознания?
— Иногда сознание возвращалось к вам, но вы сразу засыпали. А потом снова теряли сознание, и все начиналось сначала.
— Снова укол в сердце?
— Нет, но без помощи врачей вы возвращаться с того света никак не желали.
— Как звать моего спасателя?
— Виктор Федорович.
— Я запомнила его голос. Кажется, теперь узнаю его и через тысячу лет.
7
Едва солнце выбросило на небо первые белые капли огня, зажигающего свод, едва лишь затеплилось там, вверху, и упало на землю хлипкой тенью утренних сумерек, как Раиса Ивановна, измотанная плохим отдыхом, заснула — тихо, крепко, без сновидений. Тем не менее пережитое ночью не покинуло ее совсем. Те впечатления превратились в тревогу, спешную, нетерпеливую. Ей открылось физическое ощущение временности всего сущего, быстротечности живого и неживого: это не солнце пылает в небе, не день пришел к людям, это горит время, это его языки лижут землю, сметая прочь ее дни, года и века. Это ощущение было таким большим, как дом, а она в своем страдальческом бессилии такой маленькой и беспомощной перед ним, как... как вот она и есть, что ей сделалось страшно, будто теперь она должна окончательно исчезнуть в огромности этого вместилища. И она заплакала.
