— Наверху есть двое, — сказал Джордж, — проводил их туда недавно.
— А второй что собой представляет? — сказал м-р Конэйр.
— Длинный костлявый шланг с бородой, — сказал Джордж, — едва держится на ногах, выражение лица злобное.
— Это он, — закричал м-р Конэйр, — это они. Дуй сейчас же наверх и передай ему кое-что. Скажи, м-р Конэйр ждет в баре. Конэйр.
— Распорядились не беспокоить, — сказал Джордж. — Да они меня на части разорвут, я вам говорю.
— Слушай, — сказал м-р Конэйр.
Джордж послушал.
— Ну, я же не отказываюсь попытаться, — сказал он.
Он ушел и через минуту вернулся.
— Они храпят, — сказал он.
— Разбуди, — сказал м-р Конэйр.
— Бутылка пуста, — сказал Джордж, — а они там.
— Какая бутылка? — сказал м— р Конэйр.
— Заказали бутылку солодового в номер, — сказал Джордж.
— Ох, свиньи, — сказал м-р Конэйр.
— Они там растянулись бок о бок, на полу и в одежде, — сказал Джордж. — Храпят и держатся за руки.
— Ох, свиньи, — сказал м-р Конэйр.
Поле простиралось перед ними. На нем ничего не росло — то есть, ничего полезного для человека. Какой интерес оно могло представлять для животных, тоже с первого взгляда не было очевидно. Птицы могли бы отыскать здесь случайного червяка. Беспорядочный простор ограничивала тошнотворная живая изгородь из старых пней и ежевичных кустов, на которых, возможно, появлялось несколько ежевичных ягод в ежевичный сезон. Чертополох и крапива — на крайний случай сносный корм для скота — боролись за почву с гадостной голубой травой[29]. За изгородью были другие поля, схожего вида, ограниченные не менее схожими изгородями. Как перебирались с поля на поле? Через изгороди, наверное. Козел, со связанными задними ногами, передними стоя на пне, капризно тыкался мордой в ежевичник в поисках колючек понежнее. Он то и дело раздраженно оглядывался, совершал несколько сердитых шагов, замирал — а затем, возможно, чуть подскакивает, вертикально вверх, прежде чем вернуться к изгороди. Обойдет ли он таким образом все поле? Или быстрее устанет?
Кто-нибудь когда-нибудь додумается. И тогда придут строители. Или священник со своей брызгалкой, и возникнет еще одно кладбище. Когда возобновится процветание.
Камье изучал свой блокнот. Он отрывал, по прочтении, маленькие листы, комкал их и выбрасывал.
— Он наблюдает за мной, — сказал он, — безмолвно. — Он вытащил из кармана большой конверт, достал из него и выбросил следующие предметы: пуговицы, два клока волос не то с головы, не то с тела, вышитый носовой платок, какое-то количество шнурков (его личных, особенных), одну зубную щетку, странный кусок резины, одну подвязку, образцы материи. Конверт, когда опустошил, он выбросил тоже. — Я мог бы с тем же успехом ковырять в носу, — сказал он, — ему наплевать. — Он поднялся, побуждаемый угрызениями совести, делавшими ему честь, и подобрал скомканные листы — те, по крайней мере, которые легкий утренний бриз не сдул и не упрятал в неровности почвы или в заросли чертополоха. Листы, таким образом возвращенные, он изорвал и выбросил. — Вот, — сказал он, — теперь мне легче. Он обернулся к Мерсье. — Ты не на мокрой траве сидишь, я надеюсь, — сказал он.
