Я объяснил становому дело, прося избавить меня от искусника Филиппа, но так, чтоб он по злобе не наделал какого зла. Проситель-мужик объяснил свою претензию, становой в тот же день через сотского вытребовал Филиппа, и я рад был, что мои 10 р. исчезли вместе с ним. Во время весенней пахоты Тит, вероятно, попростудился и занемог. У него появился озноб, жар и головная боль. Как всегда в подобных случаях, употреблены были домашние средства, и через неделю больной видимо поправился, но на работу не вышел; проходят еще три дня, другие в поле, а он в избе. Наконец он приходит ко мне.
— Позвольте мне до двора.
— Да ведь ты слаб?
— Я как-нибудь дойду.
— Когда же ты придешь?
— Как поправлюсь. Дело Божье. А может, я и все лето прохвораю. Власть Божья. А мне позвольте домой.
— Ты был болен?
— Был.
— Тебя заставляют работать?
— Нет.
— Лечили?
— Лечили.
— Ты здоров?
— Здоров. Да я слаб, не смогу работать.
— Не работай. Но домой тебе незачем. Ты можешь идти, коли хочешь, самовольно; но я тебя не отпускаю.
На другой день спрашиваю у кухарки, где Тит?
— Он с утра ушел домой.
— А как он теперь ест?
— С рабочими за стол не садится, а как они со двора, так только и подавай. Ест как должно.
На этот раз случившийся в нашей стороне исправник, которому я объяснил дело, помог беде. Послали сотского на подводе за Титом.
— Сколько ты забрал денег?
— Пятнадцать рублей.
— Как же ты смел без позволения уйти оттуда, где забрал вперед деньги? Ступай, и если ты через три дня не будешь на работе, то тебя сотский представит в уезд. Там доктор тебя освидетельствует: болен — в больницу; здоров — на заработки пятнадцати рублей. Ступай.
На другой день я нашел Тита под навесом; он справлял телегу.
— Что, Тит, знать лучше тебе стало?
— Маненько отошло будто.
На третий день рано утром он был на пашне с товарищами, а осенью, отходя в срок, объяснял, что, если бы не нужда дома, остался бы еще жить. «Много доволен и вами и прикащиком», — и за две прогулянные недели прислал дожить бабу.
XII. Систематическая потрава
Около половины мая, когда трава уже значительно подымается в лугах, однажды вечером, при вечернем рапорте, прикащик объявил мне, что у нас на лугу свежие следы конские.
— Надо, — прибавил он, — взять кого-нибудь верхом и часу в первом ночи изъехать в луг.
— Хорошо. Возьми кого-нибудь из кучеров. На другое утро, увидав его, спрашиваю:
— Ну что, были в эту ночь?
— Помилуйте, да мы с кучером Ефимом сели в полночь на лошадей — да в луг. Только что поднялись на пригорок, глядим, а на нашем лугу человек десять з — ских и к — ских мужиков запустили табун лошадей в сорок. Мы к ним. «Что ж это вы, ребята, делаете?» — говорю я им. Они на нас. Тут по голосу я узнал нашего прошлогоднего работника Ивана, да и говорю ему: «Как же тебе не стыдно, Иван, на такие дела пускаться?» Ну, он немного и того — будто поедался. А те, з — ские, ко мне, кричат: «Бей их! Мы вас отучим по ночам шляться. Вяжи их, ребята!» Ефим видит, дело плохо, повернул лошадь да прочь. А я соскочил с лошади, да и говорю: «Ну, коли вы разбойники, вяжите меня». Тут уж Иван стал их уговаривать, и согнали лошадей. Пуще всех Фомка з — ский озорничал. Я ему сегодня стал на меже говорить, а он мне: «Чего ты? Я тебя и в глаза не видал».
