— Одним словом, дерзайте, — заключил демон и исчез. А Бориска, осознав, наконец, что он в неволе, бросился на дверь. Мы с визгами скатились вниз по лестнице, оставив возмущенно галдящий этаж разбираться с быком.
Через час Гомункулус, упав рядом со мной на лавку, обессиленно доложил, что зверя вывели, а разрушения мне теперь придется оплачивать Школе до старости и еще немного после смерти. Мерзкая дворовая нечисть стрясла с крыса денег на выпивку, и теперь из парка доносились визг и пляски веселой гулянки.
— Ну все, — безнадежно махнул лапой Гомункулус. — Теперь до утра пить будут, а утром опять Бориску притащат.
— Не надо Бориску.
— Самому страшно. Ты комнату видала?
Я в ужасе затрясла головой.
— И не ходи. Летавицы загрызут. — Он горестно вцепился в хвост зубами, подсчитывая нанесенные ему убытки. — И где я им столько деньжищ возьму, чтоб каждый день вином поить?
Столовая медленно наполнялась народом. Правда, наполнению мешала яростная склока, устроенная девицами с нашего этажа. Лейя отдувалась за нас за всех, отгавкиваясь от скандалисток, и медленно отступала под натиском превосходящего врага. Я билась головой о столешницу, представляя себе кошмар грядущих дней. Алия сидела безучастная к миру, как истукан на капище, и лишь едва заметно шевелила губами, изредка загибая пальцы. Подсчеты ее длились недолго. Мавку смяли, и разъяренная общественность взяла нас за шкирку как главных и несомненных виновниц превращения этажа в хлев.
— Веселенькое начало, — вздохнула я, получая в руки тряпку и лопату. У проклятого Бориски, судя по всему, случился острый приступ медвежьей болезни.
До звонка я драила жилое крыло и лестницы, мавка заливалась в нашей комнате горючими слезами, а Алия с ревом гоняла особенно остроумных недоброжелателей ведром по Школе. Вернулась она красная и злая, но почему-то без ведра, а с бочонком на плече.
— Все, хватит ерундою заниматься, — решительно заявила она. — Без откупа нам в Школе не жить.
Прихватив с собой зареванную Лейю и мрачного, как дух отчаяния, Гомункула, она отправилась широким шагом завоевателя империй в котельную, царство истопника Злыдня. Нрав у Злыдня соответствовал имечку, но зато всю печную нечисть он держал в кулаке. Одним словом, не последним человеком был (или нечеловеком, тьфу ты пропасть).
Истопник, как и положено, был черен, кряжист и красноглаз. Маленькие рожки смолено блестели, а шерсть, наоборот, была словно присыпана вся пеплом. Одеждой он, как и Рогач, не пользовался вовсе, стоял посреди котельной с огромной кочергой-шуровкой и покрикивал на юрких бесенят, которые полудюжиной чистили печь. Из огромного ее зева летела сажа. Бесенята сновали туда-сюда с ведрами. Кто-то кричал «И-эх», и в трубе шуршало, словно пробегало стадо мышей.
