Цари! Я мнил, вы боги властны.
Никто над вами не судья.
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.
Г. Державин
Ровно за сутки до того как в сверкании молний и грохотании грома завершился роковой для России год, человек, которому было суждено пришпорить историю, стоял перед зеркалом и пристально всматривался в свое отражение. Звали человека красиво — Автоном Львович Зеркалов, да и сам он, несмотря на немолодые уже годы, далеко на четвертый десяток, был высок, осанист, собою важен. Не сказать, чтоб пригож — слишком резки были черты хищного, ястребиного лица, но, что называется, виден. Несмотря на родовое прозвание, зеркал Автоном Львович не любил и дома их не держал — бабьи глупости. Смотрелся на себя редко. Может, раз в два года или три, мельком. А тут застыл надолго и все вглядывался, вглядывался, словно чаял высмотреть в гладкой посеребренной доске ответ на некий наиважнейший вопрос.
Первое, что отметил — морщины с прошлого гляденья стали резче, черные волосы там и сям засерели первой сединой. Это пускай. Главное, зубы белые, крепкие — хоть глотку ими рви. Зеркалов уже лет десять, как вошел в свой коренной, настоящий возраст, с тех пор менялся мало, и видно было, что выпадет из него еще очень не скоро, разве что седины будет прибавляться да морщин.
У зеркала Автоном оказался не по своему хотению, а от безделья и невозможности отлучиться из светелки, в которую должен был никого не впускать — ни чертей, ни ангелов, ни бояр, хоть бы даже наипервейших. А кто сунется без спросу, пеняй на себя, на то у пояса сабля дамасской стали и два немецких пистоля на столе.
