Скорей всего закончилось бы новой потасовкой, но в самой середине Синего леса, где скрещиваются две дороги, спереди вдруг снова донесся женский крик. Но не люто-грозный, как давеча, а тонкий-тонкий, жалобный. Закоченели приятели, всю распрю позабыли.
Неужто Бабинька опередила, с другой стороны забежала и ныне стонет ночной птицей-неясытью? Где, мол, перстенек заветный? Воротите, окаянные!
— Назад бежать! — рванулся Алёшка, но Ильша ухватил его за рукав.
— Погоди, не гони. Думать надо.
— Когда думать? Пропадем!
А Митьша вызвался:
— Пойду, кольцо ей отдам. Совестно.
Сказал — и обмер от собственной храбрости. Однако и мечтание возникло: как наденет ведьма кольцо, сделается Царь-Девицей и… Дальше помечтать не успел.
Снова вскрикнула женщина, со слезами. Теперь можно было слова разобрать: «На погибель завез! Бог тебе судья!»
— Молодая баба-то, — шепнул Илья. — Бога поминает. Не Бабинька это. Тово-етова, глядеть надо. Айда за мной!
Опустившись на карачки, подобрались к самому перекрестку. Выглянули.
* * *
На дороге стояла телега. Хорошая, крепкая, запряжена парой здоровенных мохнатых лошадей. В телеге какая-то поклажа, прикрыта рогожей, бережно увязана.
Поодаль, скособочившись на обочине и наполовину съехав в канаву, еще один возок, каких в Аникееве не видывали: будто малый дом на колесах, да с дверью, да с настоящими стеклянными оконцами. Красоты несказанной! Узорные перильца, спереди и сзади резные скамеечки. Коней аж четверо, и сбруя на них — стоило зарнице полыхнуть — тоже вся искорками заиграла.
— Это колымага боярская, — тихо сказал Митьша. — Я такие в Москве видал, когда с тятей на Пасху ездил. Тыщу рублей стоит. Вишь, колесо соскочило.
У охромевшей колымаги возились двое: высокий мужчина в польском кафтане, с саблей на боку, и мальчонка, судя по росту, примерно того же возраста, что приятели. Был он хоть и вдвое меньше мужчины, однако куда ловчей и ухватистей. И слева подскочит, и справа, и даже ось плечом подопрет. Только не получалось у них вдвоем. Рук мало, а колымага тяжелая.
— Пойдем, подсобим? — предложил Митька.
— Не гони. Выждем. Кричал-то кто?
Словно в ответ из возка донесся писк — не бабий, младенческий. Мужчина страшным голосом рыкнул:
— Заткни чертовой выблядке пасть!
Оттуда же, из колымаги, женский голос запричитал что-то жалобное, но ударил раскат грома, заглушил слова.
Злыдень яростно пнул подножку кареты. Не получалось у него колесо насадить, вот и бесился.
— Будешь перечить, обеих закопаю! Прямо в лесу! Мне терять нечего, сама знаешь!
