— Быстро рассказывай! Что вы делали, куда шли, как ты его упустил?
— Он пошел в фонтан, к ребятам…
— В фонтан? — Софья перебила его, переходя на крик, кто-то из прохожих обошел пару стороной — может, ты бы его сразу в реку бросил? Когда это было?
— Сорок минут…
— Звони в полицию!
После этого Софья повернулась к Олегу Павловичу спиной, сделала несколько шагов и исчезла в магазине среди разноцветных колбочек шампуня и средств для отмывания, отдирания из памяти воспоминаний, от невидимой кассы доносился ее разговор с продавщицей. То, что происходило сейчас, было кошмаром, зачем-то перенесенным внутрь туристической открытки — старая площадь, фасады домов, проштампованные средневековыми датами, фальшивый клубничный фонтан. Олегу Павловичу казалось, что весь мир покрыт миллиардами ячеек, точно подходящими по размеру для четырехлетнего мальчика, и вот теперь — как найти сына, в какой мышиной норе? А если он на третьем этаже этого, петухом нависшего надо мной, дома. Стараясь не обращать внимания на странный стук несмазанного сердца, он достал мобильный телефон.
Приехала полиция, и Софья, зареванная Софья, женушка моя, прости меня, девочка, — думал Олег Павлович, — в сопровождении блондинки в форме ушла домой, вдруг, Андрейку туда кто-то приведет, или сам найдет дорогу, может же быть такое. Блондинка вернулась через несколько минут с фотографией ореховых глаз и снова ушла в их общую с Софочкой квартиру, в их трехпосадочный рай.
К вечеру фотографии Андрейки были расклеены по всему району. Олег Павлович вместе с двумя полицейскими бродил по улицам, ловил вырывавшуюся жену, шептал ей — дома, дома, кто-то должен оставаться дома, родная, иди домой — но она все не уходила, подпрыгивая, заглядывала в окна, кидалась к каждому, мелькнувшему вдалеке, детскому силуэтику.
Почти ночью, в отделении, он давал показания полицейскому, который расспрашивал его о связях с русской мафией, олигархами, политическими врагами.
— Нет, что вы, он просто зашел в фонтан…
II
Когда-то в юности, на даче — если подумать, то все лучшее со мной происходило именно там, в Подмосковье, над этим прудом, в котором, как муха в янтаре, застыл и лес, и поле, и горячие, пахнущие тиной, деревянные мостки, и Софья, осторожно опускающая ножку в воду — я писал стихи о лазурево-розовом цвете неба справа от меня. Я менял местами кубики слов, понимая, что никогда не смогу создать ничего подобного этой лазури, и, самое грустное, самое сладкое — никогда не смогу иметь иную цель в жизни, чем составить слова в таком порядке, чтобы из них полился розово-фиолетовый свет.
