Что особенно раздражало в его облике лично меня — юношеские усики, которые свисали по углам рта. Этакие свалявшиеся сосульки. Они и ребят выводили из себя. Костя Сизых пригрозил даже, что если Матрена не побреется, рискует как-нибудь проснуться опаленным.
Все мои попытки воздействовать на пентюха разбивались о непонятное безразличие. Однажды состоялся с ним такой разговор:
— Боец Егорушкин, не мог бы я вас попросить умыться?
Не уловив иронии, он взялся истово растолковывать:
— Так мыло же в вещмешке осталось, а вещмешок…
— Тогда, может быть, договоримся хотя бы насчет подворотничка? Впечатление такое, что давно пора пришить свежий.
— Так нитки с иголкой в вещмешке остались…
— И бритва, само собой, тоже там осталась? Но разве нельзя бритву, мыло, иголку одолжить у товарищей?
— Так кто же даст!
— А вы пробовали просить?
— Н-нет, но…
— Попробовать за вас?
— Не надо, сам…
Я не выдержал:
— Ну, смотри, Егорушкин, не возьмешься за себя, устроим с ребятами баню — долго икать будешь! Хватит мне получать выговоры от начальства!
Их и впрямь не сосчитать было — нахлобучек от взводного: почему, видите ли, не занимаюсь воспитанием бойца?
Только забот и без Матрены хватало. Поначалу-то какой там из меня командир был! Никак не мог всего предусмотреть и за всем проследить даже в таком маленьком хозяйстве, как отделение. Да и приказывать не сразу научился, чаще не приказывал — просил, благо большинство ребят попались толковые, настоящие сотоварищи.
Последняя моя угроза вроде бы подействовала на Матрену, стал понемногу подтягиваться. Однако спохватился я, как оказалось, с запозданием, расхлябанность солдата-неряхи вскоре обернулась бедой для всего отделения. Больше того, едва не стоила нам жизни.
Военные операции бригада начала сразу после того, как мы обосновались во вражеском тылу, что ни день — пять-шесть групп отправлялись на задание. Матрена в этих вылазках не участвовал. Просто в полном составе нас не посылали, командирам давалась возможность отбирать людей по своему усмотрению. Не требовалось особых усилий найти предлог — оставить ненадежного солдата на базе.
Мне казалось, это его не угнетало, но душа была неспокойна. Грызла меня совесть. И в очередной раз, когда нарядили в разведку, я решился:
— Отделению в полном составе быть готовым к походу с облегченной выкладкой! — распорядился. — Выступаем через час.
Матрена и ухом не повел. Привык — не берут.
— А вам что, Егорушкин, особое распоряжение требуется?
