- Они пройдут через адаптационную камеру и станут другими.
- Однако в дни КО неизбежно оживает прошлое. Если бы я все же встретился с кем-нибудь из них, я бы заявил, что здесь их ожидает отнюдь не рай. Райскую жизнь, сказал бы я, вы еще должны заслужить своим потом, выстрадать. Да и что такое в вашем представлении рай? - распалялся Радов перед воображаемыми собеседниками. - Уж не лежание ли под кусточком с конфетой во рту или в комфортабельном салоне автомобиля? Возможно, вы имеете иное представление о райской жизни, во я посмотрю на вас, когда воспламенитесь жаждой познания иных миров, а вам вдруг скажут: рановато, вы еще не все сделали на Эсперейе. И вовсе ощутите себя одной ногой в аду, когда вам вежливо откажут в путешествии на нашу матушку-Землю.
- Неужели вам отказали, Стас? - Лия искренне огорчилась.
- Да. Но я сейчас не о том. Реплицировать захватчиков - аморально. Они ведь не приложили ни малейшего усилия к тому, чтобы хоть на йоту приблизить век Репликации.
- Это очень сложный вопрос, не нам его решать.
- Знаю. Репликаторы уже не терпят меня - постоянно толкусь у них со своими предложениями. Смотрите, Лия, мои суставы начинают растормаживаться.
- Ну-ка, поднимитесь.
Радов встал, немного постоял недвижно, затем согнул в колене одну ногу, другую, покрутил руками, головой.
- Все в порядке. - Он сделал несколько гимнастических упражнений с приседаниями. Опять заглянул в зеркало и остался доволен: разгладились складки, исчезли пигментные пятна, в глазах появился молодой блеск.
- Пока еще не могу вас оставить, - предупредила Лия.
- Идемте-ка в двадцать пятую. Что там у них? Явно разочарованная тем, что беседа прервалась, Лия пошла следом.
Всякий раз, шагая по коридору реплицентра, Радов досадовал, что на его стенах, испещренных выдержками из иммортальной лирики, нет строк Маяковского: "Недоступная для тленов и крашений, рассиявшись, высится веками мастерская человечьих воскрешений". Когда-то просьбу поэта "Воскреси, свое дожить хочу!", понимали как метафору, страстное желание духовно остаться в памяти людей, упуская из виду конкретное, недвусмысленное: "Сердце мне вложи! Кровицу - до последних жил. В череп мысль вдолби. Я свое не дожил на земле, свое не долюбил!"
Радова тяготил, тот случайный факт, что именно он одним из первых получил реализацию того, о чем без особой веры думал лишь в юности, но что, оказывается, всегда жило в великих душах. В этом можно убедиться, читая цитаты на стенах: Джон Донн (XVII век): "Смерть, почему же мы твои рабы? Что мы уснем навеки, ты нам врешь: Проснемся мы - и ты тогда умрешь!"; Александр Пушкин (XIX век): "О други, не хочу я умирать!", Илья Сельвинский (XX век): "Мы вновь сквозь вековое забытье взойдем в телесности, а не в расподьях"; Эрих Скорцелли (XXI век): "Но не господь, наука воскресит"; Мария Жордан (XXVII век): "И на земле, очищенной от бед, увидимся мы через бездну лет"; 2 Бенедикт Гленский (XXX век): "Он - бог, он - великий новатор, наш завтрашний репликатор!"
