— Но то Андерсен,— разводит Лида руками,— куда уж нам! Вот я ничего не достигла. Занималась музыкой, как все, в школе и институте училась отлично, а вышла серость. Может, думаю, с Эриком надо все организовать иначе. А может, ему не достает трудностей и нужно, чтобы он помучился, как Андерсен?
— И специально для этого ты его водишь к М. Д.?
Модный педагог, к которому в Москве паломничество, умеет воздействовать на эмоциональную сферу ребенка. Для усвоения основ музыкальной грамоты (зачем ребенку в четыре года усваивать ее, мне неясно, но я не специалист в этой области) он насочинял тьму сказок. Одной из них меня угостила Лида. Это чудовищная сказка. Двадцать страниц машинописного текста забиты терминологией, каждый термин — персонаж. Этих персонажей в сказке около тридцати, воспринять и запомнить их — непосильный труд для маленького ребенка. Однако главное не в этом, а в том, насколько жестокая, кровавая эта сказка.
Я вовсе не считаю, что детям нужен «малиновый сироп», но обилие крови, несправедливо пролитой в жесточайших схватках между «диезами» и «бемолями», вызвало во мне, взрослом читателе, протест. И не против зла. Если бы против зла, то фантазии педагога были бы оправданны. Нет, против автора сказки, которого я ощутила как недоброго, агрессивного человека.
Я знаю детей, которые плакали после первых его занятий и ни за какие коврижки не желали идти к этому педагогу. Эти дети отличались чуткостью и обостренным отношением к добру и злу.
Но были и другие из моих же учеников, которые смогли подолгу прозаниматься у этого педагога, и не безрезультатно. Эти дети другого склада: всеядные, любящие учиться чему бы то ни было, у кого бы то ни было, дети с ослабленным нравственным императивом и низким порогом чувствительности.
— Он умеет создавать творческую атмосферу,— говорит Лида, захлебываясь от восторга и не понимая, почему Эрик так странно отреагировал на эту «творческую атмосферу».— Он умеет возбудить эмоции. Он заставляет детей громко топать, в такт, и если кто-то топает тихо, он кричит: «Громче, громче, это мы, солдаты, идем по Африке». Понимаешь, чтобы дети восприняли музыку, их надо раскрепостить. Они у него орут во всю глотку, а потом он резко обрывает крик и тихонько прикасается к клавише. Живой прием, правда?
— Возможно, и живой, но чрезвычайно вредный. Все равно, что будить ребенка криком в самое ухо. От крика ребенок тут же очнется. Но десять детей вскочат на крик, и ничего, а одиннадцатый начнет заикаться. Твой Эрик и оказался этим одиннадцатым.
