Викарий слегка попенял дорогому больному, но Франциск не смутился. Люди не могли вместить того, что он чувствовал:
— Позволь мне, брат, радоваться в Господе и восхвалять Его в моих недугах. Ведь милостью Святого Духа я так приобщился моего Бога, что по милосердию Его могу радоваться во Всевышнем.
Лето прошло. Осень обещала быть сухой и мягкой.
Еще один врач наведался к больному. Святой устремил на него взгляд и спросил:
— Брат врач, что ты скажешь о моем брате теле?
— С Божьей помощью, отче, оно исцелится и будет здраво.
Обычная ложь, какой из жалости утешают больного в последние минуты жизни. И, как правило, глупая ложь, ведь она мешает умирающему должным образом приготовиться к великому исходу.
Но душу Святого нельзя было обмануть:
— Скажи мне всю правду, Бенбеньяте, я не младенец.
— Отче, — ответил тогда врач со всей правдивостью, — по понятиям нашей науки болезнь твоя неизлечима, и думается мне, что в конце сентября или в первых числах октября, ты от нее помрешь.
— Ежели так, то добро пожаловать, сестра смерть, — заключил Святой, охваченный великой радостью.
В «Гимне брату Солнцу» недоставало последней строфы. Франциск продиктовал ее брату Леоне и брату Анджело, а те спели ее отцу:
«Хвала Тебе, Господи мой, за сестру нашу смерть телесную…»
Теперь дням его жизни приходил конец. Встреча с избавительницей смертью была недалеко.
Братья опустились на колени. Бернардо да Квинтавалле, первый сын, поместился справа, брат Илия — генеральный викарий — слева.
Как некогда патриарх Иаков, Франциск скрестил руки и спросил, на кого он возложил правую руку.
— На брата Илию, — ответили ему.
— Так тому и быть.
Потом возвел больные глаза к небу и воскликнул:
— Тебя, сын мой, благословляю во всем и на все, как могу, и более, чем могу, а чего не могу, пусть сотворит в тебе Тот, Кто все может...
И, обратившись к остальным, добавил:
— Прощайте, дети мои, живите в страхе Божием и пребудьте всегда в Нем...
Все застыли в глубоком безмолвии, лишь изредка прерываемом с трудом сдерживаемыми рыданиями.
***
Но то был еще не конец. Истинный рыцарь не может умереть, как лавочник, в четырех стенах богатого дома. Его душе нужен простор, там она возвратится к Богу.
Так и Франциск.
Получив разрешения у епископа и подесты города, он просил доставить его в Порциунколу, где в тишине простой хижины мог бы напоследок послушать пение птиц и шум листвы.
На полпути Франциск попросил сделать остановку. Весь Ассизи открывался перед ним. Его больные глаза ничего не видели, но он обратил взгляд к родному городу.
