К вечеру суета в сердце Оксфорда постепенно замерла. А когда стемнело, лавочники покинули улицы и закрыли свои витрины ставнями и решетками. Добропорядочные английские граждане скрылись за прочными дубовыми дверями. Так же поступили не менее добропорядочные члены солидной еврейской общины, живущие на восточном конце Фиш-стрит — здравый смысл подсказывал им, что следует избегать столкновений и не оставаться на улице по ночам. Потому что с наступлением ночи улицы принадлежали другим. Сначала их захватывали армии крыс и мышей, которые питались остатками жизнедеятельности людей. Но эти суетливые обитатели тьмы были сравнительно безобидными. К сожалению, ночь не полностью принадлежала им. Долгие зимние вечера казались бесконечными молодым людям, учившимся в университете, который и был сердцем города. Скука и доступность спиртного были весьма опасным сочетанием для тех, кто искал тепла холодными ночами, до звона вечерних колоколов. Половина домовладельцев в Оксфорде варила и продавала пиво, и спиртное, казалось неизбежно сопровождало каждый шаг студентов университета.
Той ночью сторож вместе с городским констеблем, Питером Баллоком, устало брел по широкой Хай-стрит. Когда они шли мимо церкви Пресвятой Девы Марии, Баллок заметил человека, в котором узнал хранителя из аббатства святой Фридесвиды. Тот о чем-то серьезно беседовал с каноником августинцев. По правде говоря, казалось, что разговор становится довольно накаленным, потому что Яксли замахал перед лицом каноника кулаком. Каноник был человеком низеньким, толстым, с морщинистым лицом, и Баллок его не знал. Монахи из аббатства Осни не часто появлялись в городе. Баллок напрягся, готовый вмешаться в перебранку. Но его отвлекли осипшие студенты в хорошем, но довольно неаккуратном платье, которые вывалились из дверей церкви. Баллок пренебрежительно покачал головой, глядя, как молодежь, пошатываясь, пересекает улицу, направляясь к Гроуп-лейн и закрыв от констебля скандалящих монахов. Похоже, идут в дом терпимости к Гвен, решил Баллок. Прямо от святого к нечестивому. Из узкого переулка до него донесся припев хорошо знакомой неприличной песенки:
Juvenes sunt lepidi,
Series sunt decrepiti.
Баллок не выдержал и ухмыльнулся, вспомнив морщинистые лица своих приятелей. Он и сам был человеком тучным и сутулым, с вечно сердитым выражением лица. И лет ему уже было немало — как и сторожам. А вот студентам похабная песенка очень подходила. Юность — это очарование, старость — бессилие. Если служба пехотинцем его чему-нибудь и научила, так это непреложной истине: жизнь коротка, юность возбуждает, старость — это бремя, а смерть неизбежна.
