На эстраде стояла румяная тетенька и дула в жалейку. Сгорбившийся Короедов сидел на скамеечке и глядел в асфальт. Мы подошли к нему. Одновременно подошел Вяколайнен, неся папаху под мышкой.
— Ну, как музей? — улыбнулся он. — Правда, смешной?
— Ага, — кивнул я. — Забавный.
— Сходите еще к мамонту.
— Во-во, — поднял голову Короедов. — Сходи, Сережа, навести мамонта. Там ведь наверняка ошибка! Типа «русский народный зверь, холоднокровный, питается снегом, запекся в горячих песках». Давай, объясни им чисто конкретно про русских зверей!
— Чего за мамонт-то? — спросил Берлогин. — Может, правда сходить?
— Это из Питера мамонт, — объяснил я. — Зоологический музей сдает в аренду по бедности. Только нас туда не пустят, у нас билеты без мамонта.
— Все вам будет теперь, — процедил Короедов. — И билеты с мамонтом, и Лайма Вайкуле, и пиво, и гейши, и небо в алмазах. Заслужили!
— Ладно тебе, Короедыч! — хлопнул его по спине Берлогин. — Не убежит никуда твоя Лайма Вайкуле. И вообще, почему обязательно Лайма Вайкуле? Кто такая Лайма Вайкуле? Привези лучше Роксану Бабаян!
Короедов зажмурил глаза, поднес к ушам ладони и судорожно ими потряс. Затем вскочил со скамейки и стремглав зашагал прочь.
— Чего это он? — удивился Вяколайнен.
— За фетиш обиделся, — сказал Берлогин. — Чую, накрылся мой бизнес. Надо новый открывать.
— Открой японскую деревню, — посоветовал я.
— В Хабаровске?
— Ну, хотя бы… В Японии был, все знаешь. И про самураев, и про гейш…
— Гейш можно в Бурятии набрать.
— Точно. А самураев посади под сакуру, пусть они там себе харакири делают. Знаешь, как народ повалит?
— Не напасешься самураев-то… Но идея хорошая. Денежная идея.
…Восходящее солнце давно перекатилось за береговую линию и превратилось в заходящее. Теперь оно поджаривало Китай с Монголией и растапливало лед в русских самоварах. По эту сторону моря жара спадала, предметы отбрасывали тень, и пингвины в океанариумах больше не роптали. На ступеньке псевдорусского полухрама сидел мечтатель, космополит и подвижник по имени Петр Короедов. Сощурив глаза, он наблюдал за ходом дневного светила и негромко шептал:
— Еще не вечер… Еще не вечер…
Он пел.
