— Это что же такое, товарищ Воробьев? — спрашивает Ракитин.
Яша беспомощно опускает руки и роняет скребницу.
— Я, товарищ старшина, давно хотел убратиться к вам, да лейтенант мой не велел…
Говорит Яша с уральским «уканьем»: вместо обратиться — убратиться, вместо оседлать — уседлать.
— «Убратиться»! — передразнивает Салазкин и ставит Яше в графе «туалет» палку.
Салазкин и Яша Воробьев — большие друзья, живут они вместе, но этой обиды Яша стерпеть не может. Он решительно заявляет Ракитину:
— Узьмите ут меня эту лошадь, я другую найду.
— Почему? — спрашивает старшина.
— Житья ут нее нет! Это не кобыла, а ведьма! Как только слез, пустил повод, она тут же на землю — бряк, ноги кверху и кувыркаться. В седле аль без седла — ей все равно. Вчера завьючил, поехал, не успел слезти, она бряк, и опять ут привьюченного котелка лепешка получилась!..
— Может, у ней колики? Обкормил? — моргнув Торбе, спрашивает Ракитин.
— Малины объелась, — вставляет Салазкин.
— Ты лучше, утойди!.. — Яша нагибается и поднимает скребницу.
Салазкин хочет обойти лошадь, но, вскрикнув, отскакивает в сторону. Кобыла, почувствовав чужого человека, хватила Салазкина зубами. Салазкин смущенно смотрит на разорванный рукав и качает головой. Яша, размахивая скребницей, приплясывает от хохота.
— Ай да молодец! Надо бы тебя за язык.
— Видишь, а менять хочешь! Она за тебя заступается, — говорит Ракитин.
— Нет, товарищ старшина, куда хотите узьмите. Ведьма это, а не лошадь, надоела она мне, грязнуля такая. Все корят. Лейтенант корит, сержант корит, даже новый повар, товарищ Гончарова, поглядела на меня с усмешкой и говорит: «Ваш конек?» — «Мой». — «А почему он такой пачканый?» Срамота слушать.
Воробьев подошел к лошади, шмурыгнул скребницу о щетку и яростно начал чистить мод брюхом.
— У, окаянная! — незлобно говорил Яша. — Выходит, взять кус мыла, ведро воды и мыть тебя да чистить? И от блудовства твоего нет никакого спасения! Не сердись, я тебя выучу…
Комиссия направляется в другой взвод. Салазкин идет позади всех, придерживая разорванный рукав. «Даже иголки не попросил, рассердился», думает, глядя ему вслед, Яша Воробьев.
Размолвки нередко бывали между друзьями, но всегда заканчивались миром. Писарь подавлял Яшу своей ученостью.
— Мудреный ты человек, Салазкин, — говаривал Яша.
— Мудрость — квинт всякой философии, — ошарашивал его писарь.
— От твоих слов, Володимир, волосы начисто вылезут! Ты мне вот что скажи: человек я фартовый, а нет мне счастья — хочется живехонького германца поймать…
